Дрожа всем телом, Федор подал молодой девушке воду. Она взяла стакан с чопорной важностью.

— А отчего вы дрожите, Григорий? — спросила она удивленно.

Он не сказал ни слова и посмотрел в сторону.

— Если я вас спрашиваю и вы мне не отвечаете, я должна назвать такое поведение нахальным, — сказала она, сдвинув брови, делая вид, что гневается.

— За что вы мучаете меня так? — проговорил он тихо.

Она поставила стакан на поднос и удобно откинулась в кресле.

— Откровенно говоря, я не понимаю вас, Григорий. Вы просите меня не вспоминать о прошлом и обращаться с вами, как с слугой Григорием. Я исполняю вашу просьбу, и вы упрекаете меня в том, что я вас мучаю. Отчего?

— Оттого, что вы делаете все это несерьезно, Герта, сказал он грустно.

Молодая женщина вскочила, как ужаленная.

— Как несерьезно? О, только этого не думайте. Даже очень серьезно, и, чтобы доказать вам это, я навсегда запрещаю вам называть меня Гертой. Для вас я — «милостивая барышня». И, если вы еще раз осмелитесь вести себя непристойно и непочтительно, я найду пути и средства, чтобы удержать вас в границах приличия. Я ведь видела при своем появлении в этом доме, как тут обращаются с непокорными слугами!

Она презрительно засмеялась и посмотрела на него испытующим взглядом.

Он встал и отступил в смущении. Неужели и эта молодая, двадцатилетняя девушка будет обращаться с ним так грубо, так презрительно? И он вспомнил, как часто он танцевал с ней, как часто сидел рядом за столом, как ломал с ней Vielliebchen[6] и признавался ей в любви. Он вспомнил, как однажды он хотел поцеловать ее в свежие губы, и она, краснея, отстранила его, но он все-таки поцеловал ее. А теперь? Неужели это мыслимо?

Герта с удовольствием заметила, что ее план начинает удаваться, и она тотчас же воспользовалась своим успехом.

— Да, смотрите на меня с удивлением. Я говорю совершенно серьезно. Я обращаюсь с каждым по его заслугам и не иначе. Для меня вы — слуга. Если б я хотела вспоминать о прошлом, я должна была бы рассказать об этом тете, но этого позора я не хочу вам причинять!

Федор горько улыбнулся. Сказать ей, что баронесса уже все знает? Но к чему? В конце концов, он считает в порядке вещей и то, что она, бывшая дамой его сердца, попирает его ногами. Ведь он сам просил ее об этом.

Почтительно кланяясь, он обратился к ней:

— Не прикажете ли, барышня, еще чего-нибудь?

— Нет. Вы можете идти!

Ах, как ей трудно было заставить себя хорошо играть эту роль. Она не знала, как хватило у нее духа так резко говорить с ним. И как это на него повлияло! Как удивленно посмотрел он, когда она пригрозила ему наказанием. О, она еще покажет себя! Он должен подумать о своем позоре, он должен опомниться. Когда же он раскается, она скажет ему, что у него есть средства и что он может начать новую, хорошую жизнь. Она решила как можно скорее взяться за дело, чтобы поскорее избавить его от его ужасного положения. По отношению к тетке она сделала вид, что ничего не замечает, и баронесса радовалась, что ее милая племянница примкнула sans gêne[7] к введенному ею обращению с Григорием.

Но у Герты не хватало духа осуществить свои угрозы по отношению к Федору. Она решила оклеветать молодого человека перед теткой.

— Знаешь, тетя, — начала она однажды, прогуливаясь под руку с баронессой в ее большом парке, — я недовольна Григорием. Я думала, что он более пригоден к службе!

Баронесса сдвинула брови.

— Ты имеешь основание быть недовольной, Герта? Только этого недоставало! Чем он провинился? Он, вероятно, ленив и невнимателен. Не правда ли?

Герта покраснела.

— Не только это, тетя. Мне кажется, что он недостаточно почтителен. Он ведет себя не как слуга, не обращает внимания на приказания, которые ему дают. Он смотрит томными глазами, как бы желая упрекнуть того, кто дает ему поручение, постоянно забывает то, что ему приказывают, или исполняет неверно приказание. Но, быть может, я несправедлива к нему, быть может — это его причуды…

Баронесса Ада рассмеялась иронически.

— Хороши причуды! Недоставало только, чтобы слуга имел причуды. Нет, я знаю, чего недостает этому молодцу. Я очень благодарна тебе за твое сообщение. Ты увидишь, что с завтрашнего дня его поведение изменится к лучшему!

Молодая девушка испугалась.

— О, тетя, что ты хочешь этим сказать? Ты ведь не хочешь…

Она покраснела еще больше, потому что догадывалась, что ожидало оклеветанного ею Григория.

— Да, конечно, милое дитя, — сказала баронесса уверенным голосом, — он еще сегодня получит свои двадцать пять ударов. Они его излечат, поверь мне!

Яркая краска залила ее лицо.

— Ах, — нет, тетя, нет. Я не хотела бы этого. Такого сурового наказания он все-таки не заслужил и мне бы не хотелось быть причиной его пытки! Ты не должна так строго наказывать его. Ты слишком серьезно отнеслась к его вине. Быть может, поможет строгий выговор! — Она ласкалась к баронессе и просила о смягчении наказания. — Ты согласна, тетя?

Баронесса презрительно посмотрела на племянницу.

— Зачем ты заступаешься за этого негодяя? Он не привык к этому, дитя! Поверь мне, эти люди созданы только для плетки! И если ты сегодня просишь меня пожалеть его и ограничиться только выговором, то завтра или послезавтра ты сама будешь настаивать на более тяжелом наказании. Ты напрасно думаешь, что слова могут иметь на него какое-либо влияние: помогают только розги.

Каждое слово ее тетки врезалось в сердце молодой девушки. С красавцем-юнкером фон Брандом, ее бывшим поклонником, тут обращаются хуже, чем с собакой. Она должна была взять себя в руки, чтобы сохранить равнодушие.

— Но на этот раз, тетя, я все-таки прошу тебя ограничиться выговором, которого я, к сожалению, не успела ему сделать. Если это средство не поможет, ты еще успеешь наказать его построже! Я прошу тебя, тетя, сделать этот выговор при мне. Он должен знать, что моя жалоба является причиной выговора. Не забудь пригрозить ему плетью, если он посмеет провиниться еще раз. Тогда он поймет свою вину и постарается в будущем исправиться.

Баронесса засмеялась и сказала:

— Хорошо, пусть будет по-твоему, дитя!

Она вынула серебряный свисток. Послышались три свистка — сигнал, установленный для Григория. Прошло немного времени и слуга уже стоял перед дамами на коленях, скрестив на груди руки. Присутствие Герты смущало его и стыдливая краска бросилась ему в лицо. Баронесса тотчас же заговорила:

— Я позвала тебя сюда, Григорий, чтобы сделать тебе строгий выговор. Госпожа фон Геслинген серьезно недовольна твоими услугами. Ты не только ленив и непочтителен, но ты ведешь себя прямо непристойно! Еще одно: если я услышу еще одну подобную жалобу, то свои двадцать пять ударов ты получишь наверное. Запомни это. Ты меня знаешь!

Трудно было различить, кто покраснел больше: Федор, потупивший взор, или госпожа фон Геслинген, спрятавшаяся в смущении за спину своей тетки. Смущение Герты возросло еще более, когда баронесса приказала все еще стоявшему на коленях Григорию поцеловать ножку барышни в благодарность за то, что она освободила его от плетки. Но она овладела собой, важно протянула ему ногу и с трудом сказала:

— Я хочу надеяться, Григорий, что вы больше не дадите мне повода к неудовольствию! Иначе я буду принуждена настаивать на более суровом наказании.

Баронесса улыбнулась и обратилась к племяннице:

— Говори ему «ты», милое дитя. Не избалуй мне этого негодяя.

Затем она подозвала Григория.

— Иди-ка сюда, я хочу отдохнуть. Прости, Герта, я немного устала от ходьбы и хочу присесть на несколько минут.

— Пожалуйста, дорогая тетя!

Но Герта, в сущности, недоумевала, где ее тетка собиралась отдыхать, ибо нигде поблизости не было ни одной скамьи. Она не хотела верить своим глазам, когда Федор встал на четвереньки и, в качестве скамейки, предложил своей госпоже спину. Она чуть было не рассмеялась, но гнев на этого раба, действительно не заслуживавшего сожаления, был сильнее удивления.