Николай Иванович выругался. Тишина. Саше на мгновение показалось, что она оглохла. Сердце в груди билось так, словно решался вопрос ее жизни и смерти. Кто-то неизвестный, со скрытыми намерениями, определял в это мгновение ее судьбу.
В коридоре раздались шаги. Саша кинулась к секретарскому столу и плюхнулась на стул для посетителей.
— А почему ты здесь? — прошептала Валентина Петровна и озабоченно посмотрела на приоткрытую дверь своего начальника.
Саша пожала плечами: мол, не знаю, чего-то там решают себе — пусть решают.
Валентина Петровна деловито подошла к двери Николая Ивановича, поняла, что тот говорит по телефону, аккуратно закрыла ее и села на свое место.
— Ну ничего, — с важным видом сказала Валентина Петровна, очень любившая Сашу. — Никуда они тебя не пошлют. Верь мне. Не бойся. И что за глупость в конце концов?! Я так Николаю Ивановичу и сказала: «Глупость они задумали. И нечего Сашу в это дело втравливать». Мало ли, что у тебя лучшие результаты по управлению?! Такие кадры беречь надо, а не в авантюры всякие втягивать!
— Валентина Петровна, а что за авантюра-то? — осведомилась Саша, стараясь выглядеть как можно более беззаботной.
— Авантюра? — Валентина Петровна вдруг поняла, что сболтнула лишнего. — Какая авантюра?..
— Ну, вы сейчас сказали про какую-то авантюру? — Саша качнула головой в сторону «прошлого». — Ну, только что?
— Нет, Сашенька. Ничего такого я тебе не говорила. Не путай меня, — Валентина Петровна сделала вид, что у нее вдруг срочно образовались какие-то необычайно важные дела. — Просто... В общем. Я сказала, что надо беречь кадры. И вообще, серьезно ко всему подходить.
Валентина Петровна с показной сосредоточенностью набивала свою докладную папку бумагами, запихивала дрожащей рукой карандаши в коробку, деловито перекидывала листочки на настольном календаре. Трудно было не понять, что она делает это без какой-либо цели, просто для отвода глаз.
Через секунду-другую пульт телефона сообщил Валентине Петровне, что Николай Иванович закончил разговор.
— Так, мне надо к нему! — прошептала она и схватила папку.
Валентина Петровна налетела на Николая Ивановича, когда тот выходил из кабинета — понурый, спавший с лица, даже злой. Папка выпала у нее из рук, и бумаги, подхваченные возникшим в эту секунду сквозняком, словно белые листья, полетели по комнате.
Валентина Петровна смотрела на Николая Ивановича, не отводя глаз. С ужасом ожидая его ответа на свой, не прозвучавший вопрос. Казалось, она и не заметила, что рассыпала бумаги. И Николай Иванович, казалось, тоже этого не заметил.
— Валентина Петровна, оформляй, пожалуйста, приказ на Александру, — Николай Иванович говорил тихо, сдавленным голосом, словно только что посадил его на футбольном матче. — И все как положено... В таких случаях.
На мгновение Саше показалось, что Валентина Петровна едва сдерживает слезы.
— Все будет хорошо, — сказал Николай Иванович то ли успокаивая, то ли ободряя Валентину Петровну, Сашу и, главное, самого себя. — Все будет хорошо!
Валентина Петровна отошла к своему столу и уставилась в окно. Она сделала это намеренно, с единственной целью — чтобы никто не видел ее лица, ее слез.
— Несправедливо, — сказала она через секунду. — Если ты ничего не делаешь, то и живешь спокойно. А чуть вырвался вперед, чуть стал лучше других, так тебя сразу...
*******
Саша вышла из приемной и почувствовала, как у нее леденеют руки. Прямо от лопаток — плечи, запястья, пальцы. Она вздрогнула. Ей навстречу шел Павел...
— Хорошо выглядишь! — сказал он и демонстративно смерил Сашу взглядом.
— Это комплимент или угроза? — тихо спросила Саша.
— А тебе как больше нравится?.. — зло улыбнулся Павел.
Саша ненавидела свои визиты в прокуратуру именно поэтому — она панически боялась встреч с Павлом. Раньше Саша и сама здесь работала, но из-за его постоянных преследований перевелась в другое учреждение. Павел шантажировал Сашу. Низко, подло, жестоко. Такой вот странный способ ухаживания.
Эта история с шантажом кому-то, наверное, покажется странной и глупой. Саша и сама так думала. Но каждое воспоминание, каждая деталь этой истории причиняли Саше нестерпимую боль. Даже сейчас, спустя почти пять лет, она продолжала мучиться, бояться и ненавидеть.
Тогда ей поручили одно дело. В нем были, кажется, все возможные составы преступления — грабеж, бандитские нападения, воровство, вымогательства, незаконное удержание людей, убийство. А она влюбилась в подследственного — в Сережу.
«Зовите меня — Серый. Мне так привычнее», — попросил он Сашу на первой же встрече. Замечательный, очень добрый мальчик девятнадцати лет. Он учился в техникуме. Родители спились, а ему нужны были деньги. Просто, чтобы жить. Вот он и связался с преступной группировкой. Банда контролировала один из вещевых рынков города. И в какой-то момент, по своей наивности, Серый оказался крайним. Его просто подставили.
Саша не понимала, как такое, в сущности, чистое, невинное существо могло быть причастным ко всему этому чудовищному инкриминировавшемуся ему списку злодеяний. Милый, приветливый юноша покорил ее своей непонятной, наивной, но очень точной, «сермяжной» правдой о жизни.
«Мир, — говорил Серый, — неправильно устроен. Все в нем как-то не так. Вот смотри — работают электроприборы. Кто это сделал? Это Максвелл, который открыл электромагнитное поле. Все благодаря ему. А кто его помнит? Никто. Все знают певичку какую-нибудь. Мадонну, например. А Максвелла не знают. Разве это правильно? Кто — Максвелл, а кто — Мадонна?! Ты подумай!»
И так на допросах он мог говорить часами — о Максвелле, о политиках, о Боге, о чем угодно. Просто, где-то очень забавно и даже по-детски, но в целом — «правильно», «по справедливости», «как надо».
А главное, Саша видела в нем, в этом мальчике, сосредоточенно рассуждающем о мире, все, что так давно и так безуспешно искала в других мужчинах, — открытость, добродушие, бесстрашие, честность, внутреннюю прямоту, свободу.
Самой Саше жизнь казалась невообразимо сложной, заковыристой. С бесчисленным количеством нюансов, подтекстов, двойных смыслов. За каждым человеком в ее жизни была история с плюсами и минусами. Но все их ошибки могли быть оправданы, а любое геройство на поверку оказывалось небескорыстным. Поэтому, по сути, не было у них ни плюсов, ни минусов.
«Вся жизнь с подвохом, — думала о себе Саша. — Ни тебе черного, ни тебе белого, ни правильного, ни неправильного, все так — серединка на половинку. Серость...» И от этого на сердце у нее было невыносимо гадко — мучительно, тоскливо, душно.
А Серый не был «серым». Конечно, он не изменил Сашиного взгляда на жизнь. Просто не смог бы. Но этими своими незамысловатыми истинами и, главное, своей уверенностью в них он позволил ей думать, что такой мир — мир, где все понятно, все честно, все просто, есть. В принципе есть. И пусть его нет у Саши, зато он есть у Серого. Саша смотрела на него и любовалась. Сначала только миром, а потом и самим Серым.
Однажды, заканчивая допрос и уже прощаясь с Серым, она встала, подошла к нему, сидящему на табурете, и обняла за голову. Бритая, теплая, с едва уловимым запахом осеннего леса. Это движение произошло словно бы само собой, ненарочно, вырвалось...
Серый встал, обнял ее и поцеловал в губы.
*******
Саша была в ужасе. Она не знала, как ей поступить и что делать. Любила ли она его по-настоящему? Что он для нее значил? Как она представляла себе их будущее? Саша даже под дулом пистолета не смогла бы ответить на эти вопросы. Она не знала. Просто в какой-то момент она поняла, что хочет сберечь его, дать ему другую жизнь.
А Серому, казалось, было на все наплевать — на свою жизнь, на будущее и даже на нее, на Сашу. Он словно и не понимал, что находится под следствием, что ему грозит больше двадцати лет тюрьмы. Ему словно бы и невдомек было, что Саша — его следователь, что она совершает должностное преступление. Он просто жил...
