Огонь. То есть — бомба. Кто-то ее пронесет. Или что-то. На роботов обслуги никто не обращает внимания, на мобильные системы безопасности — тоже… Огромный взрыв. Термальный детонатор, скорее всего. Военного образца, не наемнический, зал Сената слишком велик для моделей с черных рынков, а он горел практически весь…
Энакин сидел за Падме, спрятавшись за ее телохранителями и служанками, надвинув капюшон на лицо. Он все равно смотрел не глазами, а через Силу. Стараясь «видеть» все, скользить по самой-самой грани и чтобы его самого не засекли ни джедаи-магистры в ложе канцлера, ни неведомый ситх.
Собственно, на ситха ему было пока плевать. Если взорвать бомбу решил он — они столкнутся и так, а если нет — пусть живет дальше. Интригует. Бейнит наверняка хорошо нагрел руки на войне: то, что он ее развязал с пустого места — сказочки для падаванов, такое, что на этой войне вылезло, копилось не один десяток, если не сотен, лет, взорвалось бы и без бейнита, — но кто на ней рук не нагрел? Разве что Набу, да и то. Падме, конечно, чиста совершенно, как и их королева, но те, кто на самом деле правит за королевой — никаких ведь гарантий. Удобно иметь королеву-дитя, очень удобно… Но это все сейчас совсем неважно.
Мастера тоже сканировали зал, он чувствовал их внимание и вжимался в общий эмоциональный фон. Казалось бы, в такой день все должны радоваться, а эмоции зала — сиять снегами Зиоста, но не тут-то было. Многие, слишком многие собирались получить с войны куда больше денег, и чувствовали смятение и разочарование. Кто-то просто злорадствовал, чисто и черно, кто-то ненавидел представителей проигравшей стороны, кто-то злился на недостаточное уничтожение и унижение восставших планет, кто-то планировал месть… Было куда вжиматься. Неудивительно, что бейнит в этом вот скрывался годами. Он ведь наверняка и не самый здесь темный…
…Внимание Винду едва не зацепило Энакина, и Энакин отшатнулся. Будет очень некстати, если магистры примут его за бейнита и отвлекутся. И не смогут, не успеют среагировать.
Они и так ничего не смогут, однозначно говорило предвидение. Вот если бы на их месте был сам Йода, то были бы варианты. Но Йода не мог принимать капитуляцию, Орден должен был продемонстрировать подчиненное Сенату положение и прислал пусть и секторальных генералов и магистров, но никто из них не был живой легендой и не мог затмить Палпатина. Протокол и обычаи были соблюдены. Ура, возрадуемся же.
…В Сенат они с Падме прибыли одними из последних: разрешение на присутствие Энакина в ложе Набу пришло из Ордена в последний возможный момент.
— Если что, — сказал Энакин, пока они ждали, уже готовые к выходу, — я переоденусь твоей служанкой. Никто ничего не заподозрит!
Падме рассмеялась, а ему как никогда остро захотелось просто усыпить ее. Оставить дома. Просто оставить ее дома, пусть она озлилась бы после, пусть…
Но с соратниками, а они договорились быть соратниками во всем, во всей жизни вместе, так не поступают. И такое не прощают никогда.
…Ну что ж. Один удачный вариант он все же увидел. Вот когда их транспорт вошел под тень Сенатского купола, тогда и увидел, будто до этого солнце мешало. В этом варианте от него самого оставалась головешка, но Падме и дети выживали — и он сделает все, чтобы все случилось именно так.
Заседание действительно оказалось скучным. Оказалось бы, если бы Энакин его слушал, а не смотрел на зал и не ждал.
Выступления, выступления, славословия армии, джедаям, великому народу Республики — кто из говорящих этот народ хоть видел-то не по головизору и не во время избирательной кампании?.. Спокойно, Энакин, контроль. Они скоро все равно все умрут, какая разница, что они говорят? Вот именно, совершенно никакой.
Контроль.
Речь Палпатина. Банальная по сути, банальная по форме. Странно для него, такая возможность показать себя в самом лучшем свете, а звучало все так будто он жутчайше устал, и на зал и мнение этого зала ему плевать. Хотя… может и плевать, он все равно вылетает с поста канцлера, сколько у него сроков уже? Три? Неважно. Все неважно. От заседания осталось всего ничего. Самые главные полчаса. Официальное заявление представителей побежденных о сдаче.
Сейчас? Да. Да, сейчас.
Время замедлилось. Энакин сбросил плащ, мягко оттолкнул кресло Падме назад и вклинился между ней и бортом ложи. Как раз тогда, когда представитель побежденных вышел вперед, широко улыбнулся и сказал: «Будьте вы все прокляты».
Энакин не увидел взрыва — не успел. Тела побежденных превратились в плазму еще до того, как слова отзвучали — почти беззвучно, или это ему так показалось. Огромное солнце зажглось в центре зала — они пронесли бомбы в себе, сквозь все контроли, как именно?.. Удивление пронеслось сквозь его сознание и исчезло. Страх тоже исчез.
Теперь смерть — однозначная, ясная, была перед ним, и он знал, что нужно делать. Это было такое облегчение, он чуть не рассмеялся. Всего лишь три военного типа бомбы, пусть живые, как прекрасно, просто плазма, просто… Все так просто.
Просто протянуть плазме руки навстречу и отпустить Силу, всю свою Силу отпустить на волю, всю Тьму свою отпустить, пусть насытится. Тьмы в нем так много, энергию этот щит пожрет практически всю — оставшееся сожжет его самого до головешки, но это неважно, за него плазма не пройдет, жар уйдет вверх, пробьет крышу, да, пусть плазма пробьет крышу, свернуть ее кольцом, вывернуть вверх, перенаправить…
Те, кто дальше от центра, уцелеют. Наверное. Но подлетевшие к центру, чтобы посмотреть, как будут корчиться побежденные — от тех не останется ничего. Уже. Уже не осталось. И расплавленные их ложи прольются дождем вниз зала. Прямо сейчас.
Огонь коснулся ладоней, Энакин улыбнулся ему. Он не чувствовал, как сгорают его руки, он был наполовину в Силе, там, где нет ни боли, ни времени. Наверное, его глаза горели ярче даже плазмы. Только увидеть это было некому.
…Дрогнула ложа под ногами. Нарушена система антигравитации зала? Некстати, совсем некстати, значит, ему нельзя сейчас умирать, ему нужно подхватить падающую ложу — и все вокруг, какие он сможет удержать, оттащить их до захватов, до выходов, — как невовремя…
…Прошла секунда объективного времени. Плазма коснулась его щеки.
Прости, не сейчас, чуть-чуть погодя, подожди меня две секунды и ты сможешь меня поцеловать. Я не отвечу, конечно, я верен моей жене, ты ведь понимаешь?
Восприятие начало сбоить. В цветах огня ему почудилось движение — черный силуэт. Там никого уже не могло быть. Совсем никого и ничего, даже пепла.
Ложа наконец-то встала в захват, он почувствовал за спиной движение — и гнев, и ярость. Много-много гнева. Сопротивление. Направление желания… его хотели спасти.
Стоит хоть кому-то его коснуться, и он упустит щит, и плазма сожжет всех.
— Падме, — слова сейчас давались плохо. Слишком медленно, неестественно, будто говорил не он сам — потому что он сам был черным кольцом, выжимающим плазму из зала в дыру в потолке, и управляться с человеческим телом казалось странным и сложным. — Беги. Быстрее.
Она была так светла, там, позади него. Сияющий белый свет. Уходи же скорее. Скорее. И не смей касаться меня.
Я и так скоро упущу концентрацию. Когда боль все-таки пробьется сквозь отстранение медитации. Совсем скоро.
…Когда Падме все-таки исчезла, ушла, когда ее увели, он наконец-то понял, что вокруг огня куда меньше, чем должно быть. Что-то в самом центре огня тоже пожирало его. Чернота, так похожая на его собственную.
…А вот и бейнит. Ну надо же.
Когда огонь исчез, исчерпав себя, оставив его самого с обгорелыми руками и лицом, но неожиданно, непредвиденно живого — как больно было дышать, но он дышал, все же дышал… — в разгромленном зале с частично оплавленными стенами и потолком, с ложами, вбитыми в стены и валяющимися в самом низу зала, они с бейнитом остались живые одни.
В самом центре зала, на оплавленной платформе стоял совсем невредимый с виду канцлер Палпатин.
