Стратег с трудом держался на ногах. Мирра и Аглая поддерживали его с обеих сторон, пока не подошли дежурившие у входа ополченцы. Передав отца, сестры спустились к ожидавшей их компании.

Шаддай предложил отправиться на реку, чтобы посмотреть, как эллины будут приносить жертвы Дионису. Иона с Куджулой были не против, Иешуа колебался, а Аглая точно не хотела. Но Мирра отвела ее в сторону и начала что-то горячо обсуждать, то и дело бросая загадочные взгляды на Куджулу.

Когда сестры вернулись, Мирра заявила, что они тоже пойдут.

Иудеи подхватили пускающего пузыри ассакена под руки, после чего компания двинулась к Балху. Воин начал приходить в себя: таращился вокруг бессмысленными глазами, что-то мычал на степном наречии.

Чем быстрее сгущались сумерки, тем заметнее становилось метание бесчисленных факелов у реки. Друзья остановились на холме, с которого берег был виден как на ладони. Затем уселись на траву, оживленно переговариваясь и передавая друг другу мех. Чтобы спастись от прожорливых летучих муравьев и мошек, приходилось непрестанно обмахиваться наломанными по дороге ветками бузины.

Солнце скатилось за горизонт, окрасив небо в нежно-фиолетовые тона. На реку опускался ночной туман, цепляясь за ветви фисташковых и миндальных деревьев, растворяя в дымке невысокие тамариски и накрывая белой шапкой кусты багрянника.

Ничто не предвещало беды.

Вскоре у воды началось нечто невообразимое.

Мачта корабля теперь торчала в земле, а Дионис мрачно озирал окрестности почерневшими глазами. Сотни людей с факелами сгрудились вокруг деревянного помоста, на котором плясали неровные тени. Мужчины были в набедренных повязках, женщины – в небридах, ритуальных звериных шкурах.

Казалось, все чего-то ждут.

Сначала раздавались отдельные выкрики, но вскоре пьяная толпа начала скандировать нестройным хором: «Эвое! Эвое!..»

Аглая сидела между кушаном и сестрой. Куджула чувствовал теплое бедро, и ему показалось, будто девушку бьет дрожь.

Он заметил, что она хмурится.

– Холодно?

Аглая отрицательно покачала головой.

– Тебя что-то тревожит?

– Дионис – жестокий бог. Он наслал безумие на дочерей царя Миния, и те растерзали Гиппаса – сына одной из них… В Аргосе он тоже покарал женщин безумием, после чего они пожрали собственных детей… В Аркадии во время Дионисий женщин полосуют бичами – так ему угодно. А на острове Тенедос в его честь топором убивают новорожденного теленка…

Македонянка опустила голову, прижалась к кушану:

– Прокна и Филомела… Агава и Пенфей… Я боюсь увидеть что-то страшное.

– Ничего не бойся, я не дам тебя в обиду, – Куджула выпалил это, не успев подумать.

И удивился сказанному.

Аглая благодарно посмотрела на него, а Мирра завистливо покосилась на сестру. Иона воспользовался темнотой, чтобы обнять ее за талию и притянуть к себе.

– Кто это? – спросил Куджула, не понимая, почему участники ритуала так странно одеты.

– Горожане. Теперь они все жрецы и жрицы Диониса, – прошептала македонянка.

Темнота сгустилась, огни факелов в ночи горели еще ярче. Над речной долиной стоял тревожный гул толпы, отраженный и усиленный поверхностью воды. Люди раскачивались, пританцовывали, протяжно пели хором дифирамбы Дионису, подчиняясь ритму тамбуринов и мелодии флейт.

Вскоре собравшиеся расступились, пропуская погонщиков, которые с двух сторон тянули на веревках буйвола. Тот упирался, бил копытом и шумно фыркал, раздувая ноздри. Погонщики тоже упирались, медленно, но верно подводя его к помосту. Наконец им удалось втащить жертву на мостки, а потом на бревна платформы. Здесь они на мгновение ослабили хватку, но разъяренный буйвол, почувствовав слабину, вдруг неожиданно рванулся в сторону. Соскочив с помоста, он налетел на группу жрецов. Длинный кривой рог вонзился одному из них в горло. Буйвол мотал головой из стороны в сторону, при этом висящий на роге жрец болтался в воздухе, словно тряпичная кукла. Подбородок несчастного задрался вверх, а конец рога торчал из широко открытого рта с выбитыми зубами.

Толпа взревела.

Волнами прокатился единый крик ужаса и восторга. Адепты жаждали крови, и то, что первой жертвой обряда стал один из них, лишь усилило состояние всеобщего экстаза. Они сомкнулись вокруг буйвола, сжали телами. Животное в бешенстве ревело, но десятки рук схватили его за рога. Одни жрецы не давали ему поворачивать голову, другие обхватили ноги, сковав движения. Буйвол лягался, поводил мощными плечами. Уже несколько раненых валялись на земле, но толпа продолжала напирать – опьяненная, охваченная священным безумием.

В воздухе замелькали ножи и остро отточенные тирсы. Сотни ударов обрушились на несчастное животное. Потерявшие рассудок эллины исступленно вгрызались в кожу жертвы зубами, царапали ногтями.

Наконец умирающего буйвола перевалили с мостков на платформу, где избиение продолжилось. Вскоре он испустил дух, но на этом тавроболий[75] не закончился. Обезумевшие люди продолжали рвать тушу на куски. Многие адепты полезли в яму под помостом, чтобы омыть тело стекающей по бревнам кровью, а значит, получить искупление грехов и вечную жизнь.

Теперь помост походил на огромный муравейник: по нему ползали окровавленные люди, выхватывая друг у друга из рук куски плоти и внутренности животного. Иерофанты[76] поднимали к черному небу головы, с безумным хохотом засовывали еще дымящееся мясо в рот.

Вывалявшись в крови и останках буйвола, жрецы и жрицы воспылали похотью. Они срывали друг с друга одежду, совокуплялись прямо на скользких бревнах помоста. Вскоре сам помост и земля вокруг него напоминали ковер из слипшихся тел. Люди сплетались в клубки, как змеи в сезон спаривания. Над долиной разносились стоны наслаждения, истеричные выкрики и рыдания счастья…

Казалось, среди адептов нет одиночек, все они теперь составляют одно целое, слились с самим Дионисом: тела стали его плотью, а души – единой душой божества.

Маска зловеще, но удовлетворенно взирала на происходящее с высоты мачты. Туман растворился в воздухе. Полная луна заливала долину мертвенным светом, подсвечивая тусклую бронзу копошащихся окровавленных тел.

Аглая давно не смотрела на оргию. Она сидела, уткнувшись лицом в плечо Куджулы, для пущей верности еще и зажмурила глаза. Остальные наблюдали обряд молча, потрясенные его невероятной жестокостью и разнузданностью.

Мирра глубоко дышала, все теснее прижимаясь к Ионе, а молодой иудей открыл рот от изумления и сидел словно в ступоре, не замечая ни волнения эллинки, ни того, как она сжимает ему руку.

Иешуа встал.

– Пошли отсюда, – резко сказал он, обращаясь ко всем.

Друзья словно очнулись от морока и тоже поднялись. Никому не хотелось оставаться рядом с местом проведения отвратительного ритуала. Мирра пришла в себя: смущенно косилась на Иону, гадая, что он теперь о ней подумает.

Куджула растолкал спящего ассакена. Оглушенная увиденным, компания отправилась по тропинке к городу. Сначала шли молча.

Первым молчание нарушил Шаддай:

– Даааа… – протянул он, словно разговаривая сам с собой. – Эллины ничуть не лучше сирийцев. Те даже собственных детей приносят в жертву Баалу.

– А еще считается, что эллины вытащили народы Азии из тьмы невежества к свету знания, – поддержал друга Иона. – Ничего себе просветители – живьем сожрали буйвола!

– Я, когда Эврипида читал, не верил, что все так происходит, как он описывает, – подавленно пробормотал Куджула.

Иудеи и кушан вели себя так, будто с ними сейчас не было представителей той самой нации, о которой они так неуважительно отзываются. Но сестры молчали, виновато переглядываясь. А что скажешь – зрелище действительно оказалось мерзким.

Наконец Мирра не выдержала и заявила с обидой в голосе:

– Как будто вы сами не приносите животных в жертву. А кушаны даже коней режут, чтобы пить их кровь…