Я часто думаю: родись я лет на пятьдесят раньше, что бы творил? Вешал на фонарных столбах всю эту коммунистическую и особенно чекистскую сволочь? – Не раздумывая! Но моя мама была коммунисткой. Неважно, что в эту долбанную партию она вступила в блокадном Ленинграде, узнав окольными путями, что ее родителей – моих бабушку и дедушку – убили: то ли расстреляли, то ли, скорее всего, сожгли заживо немцы… Всё понимаю, – но коммунистка. Поднялась бы рука? Или мой тесть. Человек не просто достойнейший. Святой. Как мама. Ветеран; более того, инвалид войны. Весь взвод выстроили перед обреченным прорывом из окружения и спросили – скомандовали: «Коммунисты, два шага вперед! Кто считает себя коммунистом, один шаг вперед!» Все поголовно шагнули. Попробуй не шагни. Да и не только из-за страха. Тогда в эту партию иногда вступали и порядочные люди. Верившие. Наивные. Тесть – один из немногих, кто выжил, вырвался… И его на фонарь – пусть болтается?

Все равно. Вешал. Моих бы попытался спасти. Пусть ценой жизни. Но всех других… Ибо эта сволочь сломала хребет цивилизации моей страны. И доламывает ныне… «Своих» же этих – мало ли в каждой семье? Несметно. Приглядишься – и жаль. Однако жалеть нельзя. Нас они не жалели. Ненависть, лютая ненависть не усмиряется. Ни у них, ни у нас. Хотя нас уже почти не осталось. И перебили, и переродились. Они же плодятся и размножаются. Слушают телевизор и бормочут о примирении, о забвении, о прощении друг друга. Прощения, забвения, примирения быть не может. Как не может быть примирения и прощения между нацистами и потомками их жертв: Холокоста, блокадников, просто – людей. Хотя эти звери своих не убивали с таким самозабвенным восторгом, как наши… Не может быть забвения, ибо забвение – значит, ещё одна гибель уже погибших, замученных, обесчещенных, а значит, и нас. Может же быть лишь Третья Мировая – между ними и нами. На одной восьмой суши. Или другом клочке земли, который останется от одной восьмой.

… Наивно думал, что хуже НИХ быть не может. Может!

«Кустанай – наш! Сбылись мечты народные. Скрепы не проржавели за годины невзгод и лихолетья. Герой взятия Джизака, усмиритель бухарцев, преобразователь Киргизской степи, сподвижник покорителя Хивинского ханства, Коканда и Самарканда инженер-генерала Константина Петровича фон Кауфмана – наш выдающийся соотечественник генерал Николай Андреевич Крыжановский, не жалея живота своего, прирастил эту сакральную землю, политую потом и кровью русских земледельцев, скотоводов, коневодов. Первую годовщину великой…», – да выключи ты эту мутотень. Сколько можно одно и то же слушать! То Кустанай, то Гельсингфорс, то Трансильвания с Бессарабией, то Могилевщина, надоело – одни и те же песни. Хоть добрались бы до Америки. Аляска – не за горами, а то всё ползаем по периметру. Наливай. Это ещё прошлогодний. Хасан из Рязани привез. Хоть шариат и запрещает им гнать, но вся Рязанщина гонит. Китайцы на это сквозь пальцы смотрят. А ты чо там на свой айфон записываешь? На кого стучать хочешь, дебил? Я на тебя ещё раньше настучал! Наливай! – «…Как сказал Великий Вождь, "вопрос о Кустанае не стоит. Кустанай был, есть и будет наш!" Бурные аплодисменты, переходящие в овации, все встают. Звучит гимн Московской волости…» – Выключи, не то вставать придется.

Господь милостив. Поймет и простит. Забота Его порой запаздывает. Когда уже поздно, Он вспоминает о нас. Но это, может, Его провидение. Чем своевременнее – не раньше, но и не слишком поздно – Он заберет нас к себе, тем лучше. Для нас же. Меньше мучений испытаем мы в этой жизни. Меньше грехов совершим. Девственнее душа наша и совесть будут, когда предстанем перед Ним. Марк отрекся от жены своей, от Марии, но келейно, не публично, приватно, с глазу на глаз в темном кабинете, выйти же прилюдно, громогласно не успел. Сердце лопнуло, так говорят. Но это не сердце. Это – Он позаботился, смилостивился, призвал к Себе, не допустил страшного, ибо Мария не просто любила мужа своего, не только выходила его – раненого, контуженного, обмороженного в ледяном месиве Керченского пролива, когда драпали из Крыма. Она жила им. Она дышала им. Она хранила его. Она его любила. И, собственно, что было: угрозы, пытки, издевательства, изнасилование – что? Ни-че-го! Розовощекий толстячок лишь спросил с нажимом на имени-отчестве:

«Ну что, Марк Самуилович, будем сотрудничать?» И многовековой ужас предков сдавил сердце, и ничего иного он не мог сделать. Лишь кивнул.

Хрюня, Хрюнечка, ну идем, ну пошли. Ну, что ты прячешься. Ну, маленький мой, пойдем. Господи, как они чувствуют. Всегда бежал, пятачком вверх, хвостик радостный. А сегодня забился под лавку, полной миской не выманить. Выглядывает, глазки испуганные, как у дитя. Да он и есть дитя. Маленький, розовенький, жить хочет. Хрюнечка, иди ко мне, не бойся.

Дело Балаховича помнишь? Смутное было дело. То ли она его соблазнила, то ли он ее изнасиловал. Собственно, изнасилования как такового и не состоялось. Экспертиза никаких следов не обнаружила. Алкоголя в крови – минимум, то есть ее бессознательного состояния быть не могло. Паренек – из слабосильных, плечики – на ширине бедер, ручонки – прутики. Так что совладать с такой крепкой девахой он бы не смог, это – к доктору не ходи. Но и она вряд ли на него позарилась: захотеть его трудновато, уж очень он непритягательный в сексуальном плане, да и во всем остальном. Ни кожи, ни рожи. Прыщики… Но событие сексуального контакта имело место быть. Это она моментально зафиксировала. Он отпирается. Она настаивает, но как-то вяло, и уж слишком демонстративно. Всё же у нас об этом не принято говорить. В большинстве случаев изнасилования скрываются не столько насильниками, сколько жертвами. Стыдятся. Увы, такова культура, безграмотность, неверие в наше российское правосудие (справедливое неверие!), традиции и бог весь что. Молчат. Она же вещает. Но как-то фальшиво. Зачем ей это? Оправдать беременность? – Да, если бы она была беременна. Выйти за него замуж? – Но это ни при какой погоде ей было не нужно, что она не скрывала. Его родители предлагали решить этот вопрос полюбовно, хотя в вину своего сына категорически не верили. Не получилось, оба были против. Посадить его? – Зачем? Денег не требовали. Оправдать потерю девственности? – Кого это сегодня волнует! Тем более что сия девственность потеряна была ещё во времена Очакова и покоренья Крыма. Нет, последнего покорения. Что удивляло, так это то, что мать потерпевшей ни разу не явилась на все юридические и медицинские процедуры. Отец бывал. Мать мы не видели. Даже на суде. Уж на что Борис Аркадьевич, адвокат, съевший всех собак в своем деле, асс старой школы, патриарх, никогда с этим не сталкивался. Лишь руки недоуменно разводил: это ж не мать… Долго мы голову ломали. Сидоренко, помнишь такого? Сидоренко всё настаивал: надо сажать. Даже если невиновен, надо сажать. Чтобы другим неповадно было, и процент раскрываемости выше. Тем более что отец этого паренька в Администрации сам знаешь кого работал. Проявить, значит, принципиальность и – невзирая на лица. Тогда это было модно. Мы были против. На тормозах дело было не спустить. Шума получилось много. Хотя даже прокуратура предлагала дело закрыть за отсутствием события преступления или состава преступления, или по каким другим причинам, не упомню. Все были против, кроме Сидоренко. Так чем дело закончилось? – Вот именно! Дали по максимуму. А на пересылке его пришили. Всё оказалось гораздо сложнее. И примитивнее. Ведь у нас как: чем сложнее проблема, тем примитивнее способ ее решения. Гордиев узел уже развязываем не топором, а заточкой. Или малой войной (но с большой кровью и непредвидимыми последствиями). Так и здесь.