Раскольничество преследовалось практически с окончания реформ патриарха Никона и Царя Московского Алексея Михайловича, то есть примерно с середины 50-х годов XVII века: на Поместном соборе Русской Православной церкви 1656 года все «двуперстные» были объявлены еретиками и прокляты. Старообрядцы восстали, первым взбунтовался Соловецкий монастырь, началась религиозная гражданская война со всеми вытекающими особенностями фанатической нетерпимости (включая массовые самосожжения). В 1682 году состоялась первая массовая казнь старообрядцев, а в 1685 году Правительница Софья издала «12 статей» – законов, по которым начались изгнания, пытки, массовые казни, в том числе и сожжения на кострах и в срубах, тысяч и тысяч нераскаявшихся раскольников – последователей Стоглавого собора 1551 года…
Следует подчеркнуть, что речь идет о тысячах нераскаявшихся раскольников – иначе говоря, о массовом неприятии новых канонов Православия, отхода от старины и традиций, о сопротивлении и несгибаемости в вопросе веры как правиле духовной жизни староверов любой формации (кроме единоверцев). То есть все о том же: попытки не только естественной, но и насильственной смены веры практически не работают, при всех исключениях.
Как и в Испании, в России, согласно Соборному Уложению, казнь «еретиков» свершала светская власть (духовенство не могло себя кровью марать!), но по указу церковных иерархов. Учились, учились. Особенно возбудились никониане после Собора 1666 года. Так,
– в 1666 году «богомерзкий чернец Вавилко /проповедник Вавила/ сожжен за свою глупость», как сообщал старец Серапион;
– в 1671-72 годах в Москве сожжены Авраамий, Исайя, другие, а в Печенгском монастыре – Иван Красулин;
– в 1675 году семь мужчин и семь женщин – староверов были сожжены под Вяткой (Хлынов);
– в 1676 году в сруб «с кореньями» вошли Ломоносовы Панко и Аноска, сожгли также инока Филиппа и ещё несколько неизвестных старообрядцев;
– в 1683 году сожгли старовера Варлама и проповедника Андроника: «Того черньца Андроника за ево против святаго и животворящаго креста Христова и Церкви Ево святой противность казнить, зжечъ», – начертала царевна Софья Алексеевна;
– на Пасху 1685 года Патриарх Иоаким указал светской власти сжечь в срубах около девяноста еретиков…
Петр Первый положение раскольников облегчил. В 1716 году он отменил «Статьи» Софьи. Старообрядцам было разрешено «жить», пусть и на полулегальном положении. «За оный раскол» они должны были платить «всякие платежи вдвое». За совращение в раскол – старообрядческое богослужение и совершение треб – полагалась смертная казнь различной степени лютости.
Так, за совращение в раскол были казнены проповедник, «изувер-раскольник» и книгописец (переписчик книг) законоучитель староверов Григорий Талицкий и иконник (иконописец) Иван Савин. Правда, в этом религиозном процессе был особый смысл, своя, как говорят ныне, изюминка. Как описывал Ю. Ф. Самарин в работе «Стефан Яворский и Феофан Прокопович», «его /«Вора» Григория Талицкого. – Автор/ схватили, начался суд. Стефан Яворский обличал его в присутствии самого Петра, который также принимал участие в прении и помог Стефану кстати приведенными текстами из Священного Писания», То есть «прении» проходили на высоком теологическом уровне, где просвещенный Царь блистал эрудицией. Да и «Синодальный указ» от 17 мая 1722 года, казалось, свидетельствует о сугубо религиозном диспуте Талицкого с оппонентами и лежит исключительно в сфере вопросов веры: «Вор Талицкий объявил при исповеди своему духовному отцу свое злейшее намерение, а именно писал письма, которые хотел везде подметывать к возмущению, ставя себе то за истину и не отлагая оного, и не каясь, и священник, хотя ему в том претил, однако же причастил Святых Тайн и не донес…»
Однако в результате прений Талицкий и Савин были приговорены к исключительной даже по меркам сердобольного Царя мере наказания – копчению. Вышеупомянутая «изюминка» заключалась в том, о чем писал Талицкий в этих подметных письмах и в своих известных «Тетрадях», которые читал прилюдно, распространял рукописные копии и пытался напечатать. А писал он не только «против веры». Надо отметить, что сам Григорий был из села Большие Талицы, Костромской губернии. Как писал П. Мельников-Печерский, «население Талиц сплошь раскольнические /…/; раскольники закоренелые». Плюс славились они своей упертостью, несгибаемостью; недаром говорили, что Х. – упрям, «да он что твой талицкий», т. е. из Талиц. Но писал Григорий из Талиц не только против никониан, яростно отстаивая Древлеправославную веру отцов. Писал он, главным образом, против «Антихриста» – царя Петра Алексеевича. Причем не только обличал, говоря о наступлении «последнего времени» – о приходе в мир Антихриста, но излагал «программу» конкретных действий: не платить податей, не под чиняться царской власти, стрельцам, «буде идти царь воевати», восстать против него и посадить на трон боярина князя Михаила Алегуковича Черкасского, ибо «милостив он» и будет народу «добро от оного». Затейка Талицкого пришлась не только его ближним староверам, но и многим боярам и представителям духовенства. Тамбовский епископ Игнатий «рыдал над чтением написанного в Тетрадях, целовал последние». Князь Иван Хованский с «сочувствием» внимал Григорию. Царевич Алексей был почитателем суждений Талицкого. Более того, эти идеи о приходе Антихриста прижились и ещё долгое время смущали именитый и простой люд. Как утверждал упоминавшийся П. Мельников-Печерский, «до сих пор держится в Талинах мысль, что Петр I – антихрист…», а это уже середина XIX века. Так что мысли «изувера-раскольника» пустили глубокие корни, и костра ему было не миновать. Но просто сожжение, тем более в срубе, царю показалось слишком мягким наказанием, Талицкий был не просто законоучителем раскольников, склоняющим в свою веру, но «извергом», так как посмел обличать самого Петра. Посему остановились на копчении заживо. Обоих.
Процесс этой казни схож с технологией, применяемой в пищевой индустрии. Осужденных подвешивали – привязывали к деревянному стержню, нечто похожее на шампур, и помещали в горизонтальном положении над открытым огнем так, чтобы языки пламени не доставали до тела. В костер добавляли специальные травы, дабы дым был более едким. Жар становился нестерпимым, сгорали волосы жертв, затем лопалась кожа, выступал подкожный жир и плавился. Однако люди оставались в сознании. Через некоторое время иконник Савин не выдержал, покаялся. Его сняли с вертела, священник отпустил его грехи, и Иван Савин был обезглавлен. Талицкий проклял своего подельника. Его пытка-казнь продолжалась более 7 часов, он превратился в почерневшую головешку, но сознания не лишился, не дрогнул и не раскаялся. Не произнес ни слова. Хрипел. Откуда такая жестоковыйность?!
В XXI веке кажутся непостижимыми и немыслимыми та сила духа и тела, то упорство и та упертость, ничем непоколебимая приверженность к исповедуемым ценностям, независимо от качества и смыслов этих абсолютно несхожих ценностей, та мощь связей с миром отцов, их верой и верованиями, которые были неотъемлемой частью бытия и сознания тысяч и тысяч наших далеких предков разного пола, различных религий, национальностей, рас, возрастов. Хотя странно: казалось бы, после XX века, да и после начала XXI, после немыслимых страданий, жестокостей, лжи, предательств, зверств и насилий, после неистового разгула наглой и тупой силы, прежде всего, в просвещенных странах Европы и в России, после невиданного никогда ранее моря крови и боли, – после всего этого человечество должно было бы закалиться и окрепнуть. Очиститься, прозреть. Очеловечиться. Просто – поумнеть, научиться учиться. Однако не получилось. Видимо, подобного рода исторический шок вводит в действие другие механизмы. И поколения, пережившие XX век, получили столь мощные отупляющие, обезволивающие – анестезирующие сознание травмы, атрофирующие не только сочувствие, сострадание, но инстинкт самосохранения, что именно они – эти травмы – будут регулировать менталитет потомков не одной генерации в XXI веке в России.
