2-й заседатель: – Ваша честь, помимо юридической стороны дела, которая бесспорна, так как зафиксирована судом, есть и чисто моральное соображение. Манштейн, который оказался так любезен Автору, в отличие от многих армейских военачальников Третьего Рейха, лишь добросовестно выполнявших установления в области Окончательного решения еврейского вопроса, был особо и агрессивно нетерпим к евреям, и в особенности к советским евреям, отличая их от европейских.

2-й адвокат: – Протестую! Непосредственная вина Манштейна в преступлениях против еврейского населения, в том числе и против крымчаков и караимов в Крыму не доказана. Все приведенные в Нюрнберге и других судах документы являются косвенными уликами, поэтому никогда Манштейн не был официально обвинен в геноциде еврейского или какого-либо другого народа.

2-й заседатель: – Уважаемый коллега! Я понимаю Вашу позицию. Мы с вами добросовестно выполняем нашу работу. Вы ищете любую юридическую трещинку в моих доводах, я стараюсь пробить вашу защиту. Естественный соревновательный процесс, чего мы с вами в другой жизни не имели. Однако, есть нечто более важное, нежели соревновательный процесс или профессиональный успех. Высшая истина. Что бы ни решил суд, но мы с вами никуда не денемся от установок великолепного воина и носителя подлинной немецкой солдатской этики – Эриха фон Манштейна. «Еврейство представляет собой посредническое звено между врагом в нашем тылу и Красной армией. /…/ Еврейская большевистская система должна быть уничтожена раз и навсегда, чтобы никогда не вторгнуться в наше жизненное пространство в Европе. /…/ Солдат должен понимать необходимость жестокого наказания еврейства – носителя самого духа большевистского террора». Это – ваш Манштейн. Приказ Манштейна о «жестоком наказании советских евреев» открыл «новую страницу» в истории Холокоста. Впервые армия была задействована в Окончательном решении, так как, по Манштейну, именно советские евреи воспринимались не как евреи вообще, как нация, а как главные и самые активные «носители большевистского духа». Подлинные носители большевистского духа вроде Мехлиса, которого Манштейн с удовольствием раздолбал в пух и прах под Керчью, мало пострадали от этого приказа фельдмаршала, а вот ни в чем не повинные евреи или крымчаки мучительно умирали в газовых камерах, сгорали, запертые в избах, массово расстреливались около ими же вырытых рвов…

2-й адвокат: – И я вас понимаю, коллега. Поэтому прощаю вас, за «вашего», то есть «моего» Манштейна. Он такой же мой, как и ваш, то есть руконеподаваемый и непрощаемый. Он – враг. И к «Окончательному решению» я отношусь так же, как и вы, и вы это прекрасно знаете. Однако это ни в коем случае не влияет на оценку обсуждаемых сегодня событий и позиции Автора, которая мне близка не в силу профессиональных обязанностей, а по самой сокровенной сути. Эта сокровенная суть в следующем: каков бы ни был Манштейн, но если бы командование СОР не покинуло Севастополь, не обрекло на смерть и пленение почти 80 тысяч солдат и матросов, то есть, если бы выстраивало свое поведение по примеру Нахимова, Истомина или Хрулева и сообразуясь с нормами солдатской этики Манштейна или Хюбе, хоть они и враги, то большинство из 79 956 человек, брошенных на произвол судьбы, то есть нацистов, не погибли бы. Ведь вам, как и мне, известно, что попавшие в плен погибали при конвоировании или в концлагерях, комиссары, коммунисты и евреи расстреливались на месте или в фильтрационных лагерях, многих закапывали заживо, топили в море. Вам также известно, как обращались немцы с оставшимися в живых: «Вы даже не представляете, что чувствовали тысячи голодных и израненных бойцов на скалах Херсонеса, когда немцы сверху закидывали их гранатами, да на головы мочились, всю бездну отчаяния и черной убивающей тоски, которую пришлось испытать людям, брошенным своим командованием и обреченным на смерть и плен». Это лишь одно из многих свидетельств – матроса Григория Земиховского. Количество раненых, брошенных в Севастополе, точно не известно – от 15 до 40 тысяч человек. Все медицинские учреждения армии и флота были оставлены на «милость победителя». Впрочем, с ранеными, медперсоналом, обслуживающим контингентом и просто прибившимися гражданскими лицами в Инкерманских штольнях – имею в виду Медсанбат № 427 – разобрались «своими силами». Это особый разговор… Немногие выжившие испили свое в концлагерях – сначала немецких, затем в советских, уже после войны. И в советских было в разы страшнее и обиднее. Генеральско-адмиральские беглецы же… Да вы сами все знаете. Цацки навесили.

Председатель: – Ваше время истекло. Объявляется перерыв.

– Так вы утверждаете, что в боксерский клуб вас сосватала мадам Плевицкая?

– Нет, я ничего не утверждаю, я отвечаю на ваш вопрос. С хозяином «Спортивно-бойцовского товарищества» меня познакомила Юлия Константиновна Таскина.

– Это, которая баронесса.

– Да, баронесса фон Клод-Юнгерсбург.

– И с чего это баронесса вас так возлюбила?

– Она меня никогда не видела. Об этом, вероятно, ее попросила мадам Плевицкая. Данная баронесса была пианисткой, первой женщиной-аккомпаниатором на радио Константинополя. Наверное, госпожа Плевицкая попросила ее.

– Плевицкая, Плевицкая. Супруга генерала Скоблина… То есть вашей судьбой интересовались генерал Белой армии и его жена… И помогали вам. Это за какие такие глазки, извольте спросить?

– Насколько я знаю, этот белый генерал и его жена – ваши агенты. Плевицкая уже сидит в парижской тюрьме, слава Богу, а генерал…

– Тебе, сука, ещё не все зубы выбили? Я тебе, блядь, яйца отобью, козел. Ты у меня кровью срать будешь! Сухадрев, в разделочную его!

«Московское время – пятнадцать часов, пятнадцать минут. Передаем…». Уж который день прошу метлу дать новую. Эта один мусор плодит. Шкварк, шкварк, только асфальт общественный царапает. А асфальт тоже денег стоит. Федюнька опять насрал. Сразу видно. Зоська так не срет, они – таксочки – так мелко-мелко гадят, а Федюня – здоровый пес, полковничий. Любо-дорого за таким убирать. Сразу видно – полковничий. Овчарки вообще уважение вызывают. Но не такое, как волкодавы. Вот волкодав срет – одно изумление. В 29-м доме такой живет. Прямо член Политбюро или начальник Газнефти, а не пес. А я всё думаю, с чего это Шаламов взял, что Спиридон – сексот. Мол, все дворники из крестьян не стучать не могут. Так он Ляксандру Исаичу писал где-то в годе 65-66-м. Я не читал, ребята в ЖЭКе рассказывали. Вот я или, к примеру, Тимофей из 29-го, где волкодав вавилонские башни зафузыривает, так мы – крестьяне, но мы не стучим. Докладываем, как положено, по начальству, кто балует или нажрался кто, но так это по закону. А что б сексотничать… Впрочем, Варламу Тихоновичу виднее. Уж он-то все знает. Да и с кошкой он прав, а Исаич не прав. Не могла кошка пробежать мимо этапа. Ее давно бы съели. Прямо так, живую. Разодрали бы и съели. Пока теплая. Там всё ели, что двигалось. Варлам Тихонович доподлинно знал. Писал об этом. Тимошка малохольный и сел за это – что читал и рассказывал. Шаламыч хороший, тихий жилец… А хоть и все сексоты! Хоть и Спиридон. Ну, стучал, но это на пользу. Главное же, его истина: волкодав прав, людоед – нет! Если сексот, значит дурак?! Так не бывает. Сексот – он умнее всех. Одно непонятно, откуда Спиридон это знал – про волкодава… Не мог же он Эренбурга читать, да ещё в 42-м, да в «Красной звезде». «Красную звезду» тогда сразу на самокрутку пускали. Хотя Эренбурга не курили. Его берегли. Это не какой-нибудь пустобрех вроде Алешки Толстого. Да, тут Ляксандр Исаич маху дал. Маху и Авенариусу. Волкодав прав! Век – волкодав! На плечи кидается. Но не волк я по крови своей. А кто я? Нет уж, лучше волкодавом. Волкодав прав. А людоед – нет. Людоеды – те почти все на Бутовском. Или дают стране угля на Воркуте. Или в нитяных тапочках по просторам Каракума шкандыбают. Так вот, я всё думаю, у волкодава, наверное, промеж ног батон размером с любительскую колбасу болтается, не меньше.