Кейб внимательно осмотрел дерево.

Оно было высоким, потрескавшимся и черным, похожим на огромного паука-птицееда, вылезающего из канавы вдоль дороги. Кейб не понимал, в чём дело, но это дерево сильно его беспокоило. Он не был склонен верить в предзнаменования и приметы… но каким-то образом это дерево было предупреждающим его знаком.

Мужчина поймал себя на том, что изучает пейзаж, расстилающийся перед ним — обнаженная алая скала, вырывающаяся из тяжелого папоротника и кустарника, заросли солончака и конского кустарника, сменяющиеся травянистым лугом и густыми зарослями осины. Ручьи обрамляли поникшие кизиловые деревья и безлистные ивы.

Он вбирал в себя все это, мысленно отмечая бесплодные скалы и густые леса, как будто никогда больше их не увидит. Но когда ехал на своем гладком мускулистом чалом по узкой извилистой дороге, устланной осенними листьями и сосновыми иголками, то понимал, что всё дело в рассказанных ему сплетнях. Суеверной чуши, которой не было места в работе Кейба.

Вся эта история с Джеймсом Ли Коббом. Его жизнь и кулинарные привычки. Потом эта история о том, что его отправили в Уиспер-лейк в гробу… только вот он, возможно, и не был мертв. Если, конечно, не сомневаться в том факте, что младший Каллистер был убит (потому что никто на самом деле не верил в теорию самоубийства), а тело исчезло.

Но дело было не только в этом. Потому что Гуд — старый бродяга, который, по словам Седобрового, и привёз в Уиспер-лейк гроб, был твердо убежден, что то, что находилось в том ящике, человеком не было. Добавьте это к тому факту, что вскоре после этого дела в Избавлении пошли плохо, жители продали душу дьяволу (как утверждали местные), и даже самые здравомыслящие люди начали задаваться вопросами.

Едущий рядом на своём мерине Седобровый поинтересовался:

— Я когда-нибудь рассказывал тебе, Тайлер Кейб, про двух дураков, отправившихся в город дьявола?

— Не-а. И что случилось?

— Их убили. Так, по крайней мере, я слышал.

Кейб облизнул губы, почувствовав неприятный холодок в душе.

— Ты боишься, Чарльз? Боишься того, что мы можем найти?

— Черт возьми, нет, — сказал Седобровый. — Я индеец, мы не знаем страха. — Он с минуту ехал молча, направляя коня. — И все же… я подумал, что, возможно, есть что-то, что я должен сделать прямо сейчас; может быть, я должен где-то быть. Я сказал вдове Лукас, что зайду и починю её сарай. Он протекает. Может быть, именно это мне и стоило сейчас сделать.

— Когда ты должен был его починить?

— Ещё два года назад, — признался Седобровый. — Но вот в такие моменты, как сейчас, я задумываюсь, не стоит ли мне туда наведаться? Как думаешь?

— Нет. Если только тебе не нужна моя помощь.

— Собирался справиться сам.

Они поднялись выше, где воздух был свежим и холодным — таким холодным, что казалось, он вот-вот затрещит. Несколько снежинок танцевали в воздухе. По листве и суглинку слышался стук лошадиных копыт, позвякивание снаряжения и скрип седел. И больше ничего.

Осиновые леса уступили место можжевельнику и сосняку; дорога поднималась и извивалась. Выше были склоны, покрытые дугласовыми пихтами и елями; древние щетинистые сосны усеивали изрезанные вершины чуть ниже линии снега.

Кейб проехал через множество гор. Он провел бессчетное количество дней и ночей, рыская по их пустошам… но никогда еще их абсолютная тишина не поражала его так, как здесь.

Ветви деревьев соприкасались, ветер свистел в высоких вершинах, но в остальном все было тихо. Странно молчаливый лес. Мертвая тишина. Какая-то тяжелая, задумчивая тишина, знакомая по могильникам и склепам.

И Кейбу она совершенно не нравилась.

— Должно быть, вон за тем поворотом, — сказал Седобровый придушенно, словно что-то застряло у него в горле.

Кейб почувствовал, что весь напрягся. Здесь не было никакой реальной, осязаемой угрозы. Никаких поджидающих их людей с оружием. Тем не менее, его мышцы были напряжены, а сердце билось быстро и громко. Что-то поползло у него по спине, и ему безумно хотелось схватить в каждую руку по пистолету.

Дорога втиснулась между высокими берегами, где ветер раскачивал стволы мертвых сосен, и тогда они увидели Избавление. Но, как понял Кейб, сейчас это место не столько видели, сколько чувствовали. И он тоже не стал исключением.

Если раньше что-то ползло вверх по его позвоночнику, то теперь оно неслось с немыслимой скоростью. Воздух был гораздо холоднее, словно порыв ветра из ледника. Что-то внутри Кейба дрогнуло и завязалось в тугой узел. Его яйца затвердели, а грудь словно сдавили железными обручами.

— Ад и погибель, — пробормотал Седобровый.

Перед ними в небольшой лощине раскинулась деревня; с одной стороны ее окружал лес, а с другой — холмы и поля. Высокие камни, покосившиеся и серые, похожие на монументы, поднимались на этих плоскогорьях. Все деревья были голы и мертвы. Ничто не двигалось, ничто не шевелилось. Только ветер выл и свистел, и по его тембру Кейб был уверен, что в Избавлении нет ничего живого.

Городок немедленно вызвал у него неприятное ощущение клаустрофобии. Здания и дома были слишком тесно прижаты друг к другу, возвышаясь над улицами и нависая друг над другом. Везде, где был открытый двор или стоянка, жались друг к другу ряды лачуг и бревенчатых строений с покатыми крышами.

Дороги были невероятно узкими и тесными. Нигде не было видно ни единой вертикальной линии — всё представляло собой безумное нагромождение покосившихся стен, покатых крыш, наклонных дверных проемов и теснящихся лачуг.

Даже улицы и переулки были зигзагообразными и беспорядочными. Большинство городов были построены таким образом, чтобы собрать в себе солнечный свет и пространство, но Избавление было построено, чтобы подчеркнуть тень и подавление. Если уж на то пошло, то это было больше похоже на какие-то гниющие трущобы на востоке.

На въезде в деревню висела деревянная табличка.

ИЗБАВЛЕНИЕ — гласили выцветшие печатные буквы.

Кто-то вырезал два простых креста по обе стороны от названия. Они выделялись, как знаки колдовства на письменах. Кейб почувствовал, как у него сдавило горло, он с трудом втянул воздух в легкие.

Пока они ехали вниз, в зловещее сердце деревни, казалось, что все это место разлагается, гниет, как туша какого-то проклятого животного. В стенах зияли огромные дыры, а крыши проваливались внутрь.

Окна разбиты, ставни хлопали на ветру. Все вокруг было выветрено до однородного серого цвета, как кладбищенский мрамор. Огромные, жуткие тени выползали из искореженных дверных проемов и обрушившихся лестничных колодцев, ложась на грязные улицы черными лужами.

Кейб и Седобровый привязали своих лошадей к коновязи и замерли, чувствуя, как аура Избавления наполняет их, словно сочащийся яд.

Сорняки росли прямо на улицах и прорастали из дощатых тротуаров, которые были искривлены и покрыты инеем, а некоторые — совсем сгнили.

Кейб осторожно вытянул из седельной сумки винтовку, резко втянул морозный воздух и произнёс:

— Ну что, Чарльз? Как ты смотришь на то, чтобы осмотреться здесь?

Седобровый стоял рядом с лошадью; его длинные седые волосы развевались на ветру. В руках у него была винтовка.

— Если ты считаешь это правильным, белый человек…

Кейб вовсе так не считал. Одного ощущения этого места было достаточно, чтобы заставить человека вскочить на лошадь и скакать до тех пор, пока поселение не останется позади. Воздух был гнетущим, почти физически тяжелым, как будто это был не воздух, а что-то скользкое и влажное.

Всепоглощающее, почти туманное ощущение пагубности заставляло Кейба чувствовать себя жалко. Он боялся идти дальше, боялся прикасаться к чему-либо. Как будто зараза найдет его, сделает частью того, что вырвало кишки — и душу — из этого места.

Он стоял на тротуаре перед тем, что когда-то могло быть салуном. Потрескавшаяся вывеска скрипела на петлях над головой, но она была совершенно не читаема, буквы стерлись ветром и непогодой. Только смутные очертания. Возможно, голова лошади.