– Ленин! – выкрикнули из строя.
– Курсант Ленин, выйти из строя!
Было довольно весело, но это сейчас, а тогда доставалось нам крепко. Утром подъём, зарядка – бег на несколько километров, затем занятия, потом строевая, отбой. Уснёшь, а тебя ночью поднимают, и айда на овощебазу вагоны разгружать, дармовая рабочая сила. Поначалу, конечно, очень тяжело было, кто-то и не выдерживал. Ещё неприятный осадок оставило то, что кто-то поступил в училище сразу после школы, а кто-то после армии. Объяснять не буду, кто служил в армии, тот поймёт, а остальным не обязательно. Вот так и жили.
Учёба мне давалась довольно легко. На приборном оборудовании я первый раз в жизни познакомился с гироскопом, поведение этого прибора действительно заворожило меня. Странный прибор.
Потом весной 1978 года началась эпидемия гриппа. Скосила она почти всё училище. Госпиталь был переполнен. Остальные уже лежали просто в казармах. На ногах оставались единицы. В наряде стояли каждый день без перерыва те, кто мог. Но и козлы тут попроявлялись, которые прикидывались больными и радовались: «Какие мы умные, полёживаем себе и еду нам в коечку приносят». Ну да ладно, Бог им судья. Держались, конечно, остатки нашей роты молодцами. Надо было и еду больным притащить, посуду обратно унести, порядок поддерживать, да ещё и ночью дежурить. Ребята-армейцы, видя такое дело, звали нас к себе в каптёрку:
– Держитесь, ребята, – говорят. Делать, мол, нечего, надо стоять.
Нальют стакан горилки. «Давай, – говорят, – Борька, пей и поспи иди, а то свалишься». Намахнёшь стакан, закусишь и в койку. Потом проснёшься и за работу. Так и держались в полупьяном состоянии, в общем, пить и мы научились хорошо.
Но вот кончилась теория, и наступили долгожданные полёты. Отправили нас на летние аэродромы кого куда. Наша рота и ещё одна попали на аэродром Градижск. Вот где уже началась благодать, особенно после центрального Кременчугского училища, где мы сидели за бетонным забором.
Аэродром представлял собой огромное травяное поле, стоянка самолётов, одноэтажная деревянная казарма на двести человек, столовая, на улице – умывальники, туалеты и учебные классы-грибки со скамейками, где инструкторы объясняли, как летать на игрушечных самолётиках. Разбили нас на лётные группы по десять человек. Начали давать стартовые завтраки – колбасу со сметаной, это тебе уже не перловая каша. В общем, жизнь налаживалась.
На выходные инструкторы уезжали домой в Кременчуг, оставался один дежурный, но он чаще всего сидел, пил бурячиху, украинскую самогонку, где-нибудь в столовой с бабами-поварихами. А мы предоставлены сами себе, красота. Никакого забора, рядом огромный заброшенный грушевый сад, километрах в десяти – Кременчугское водохранилище. Для нас это было не расстояние, перевалил через гору Пивиха, и вот оно, как море, ширина тридцать километров, другого берега не видно, берег песчаный, короче, красота.
Жить стало хорошо, но и пить стали много. Пойдёшь в посёлок, поработаешь на кого-нибудь, расчёт тут же – еда и бурячиха.
Полёты шли нормально, без эксцессов. Правда, Фархад тут опять отчебучил номер, над которым ржали все долго и упорно. Песня, её сейчас поют про космонавта, который забыл, кто он, очень похожа на этот случай, может, даже с Фархада и списана.
Когда самолёт заходит на посадку, то курсант с самолёта запрашивает разрешение на посадку таким образом – называется номер борта и запрашивается разрешение:
– Альфур (позывной земли), я 09630 на прямой, к посадке готов.
– 630, посадку разрешаю.
– 630 понял, сажусь.
Фархад заходит на посадку, запрашивает:
– Альфур, я курсант Гасанов прямая, посадка готов.
С земли инструктор его спрашивает:
– Кто ты?
– Кто я?
– Кто ты?
– Кто я?
– Ты му…к!
– 630 понял, посадка разрешили.
Получилось, конечно, смешно.
Однажды мы слегка подзагуляли, и мне приснился странный сон, да такой чёткий, что я его весь хорошо запомнил.
Во сне я вижу, как провожаю в армию своего друга детства Мишку Сафонова. Проснувшись, я подумал, что это очень странно, ведь Мишка учится в авиационном техническом училище, а они тоже, как и мы, выходили офицерами. Очень странный, бестолковый сон. Ну, ладно. Полёты продолжались, время шло, настал октябрь. Пришёл наш первый отпуск. Событие, конечно, очень радостное, ничего не скажешь. Ехали весело, огромная толпа поездом до Москвы, а там кто куда. Проводницы ругались: «Опять эти грачи поехали, одна нервотрёпка с ними». Грачами они нас называли, потому как форма у нас была чёрного цвета, да ещё и летали, но в общем-то относились к нам по-доброму, бранились так, со смехом.
Прилетели в Тюмень, стоял ноябрь, было уже холодно, не то что на Украине, в шинельке-то не очень. Дома, конечно, радость, гости и так далее. Но самое интересное, о чём я хотел рассказать – моего друга Мишку выгнали из училища, и я попал на его проводы в армию. Я ужаснулся, потому что всё происходило, как в моём сне, тот же дом его матери, те же люди за столом, и даже на вокзале в поезде разбили стекло. Такого совпадения просто не может быть. Наверное, у многих людей такое было, просто или забыли, или говорить не хотят.
Отпуск кончился быстро. Ко мне заехал мой друг Колька Гусев, он жил под Ишимом, и мы опять отправились в училище. На сей раз нас поселили на зимнем аэродроме Кахновка. Шли занятия по военке, потом разные прочие науки, уже не столь важные для нашей профессии. Но большей частью мы ходили в караулы, охраняли самолёты, вертолёты, склады и тому подобное. Зима выдалась для Украины снежная.
И опять произошёл смешной случай. Был у нас Витёк Паугин из Джамбула. Естественно, парень теплолюбивый. Выпала ночка как-то похолодней, оделся Витёк потеплее, и пошёл караул посты менять. Идём-идём по полю, а метель, видимость плохая. Потом смотрим, вроде не хватает кого-то, посчитались, Витька нет, пошли назад искать, а темно в поле. Идём, никого нету, куда делся? Вдруг донёсся крик: «Ребята, ребята!» Мы туда, смотрим, лежит наш Витя в снегу.
– Вить, что случилось?
– Да всё в порядке.
– А что лежишь?
Оказывается, Витя шёл, споткнулся и упал, а оделся так, что и встать не может. Так вот чуть мы и не понесли потери в карауле.
Ещё нас возили в караул на наш аэродром Градижск, там всё стояло бесхозное, был только кочегар да начальник караула из вольнонаёмных. Забрасывали нас туда человек по десять на неделю. Ну, вещи там творились неописуемые.
Однажды Серёжа Матюхин выкинул номер так номер. Выдавали нам при выходе на пост одноствольные ружья шестнадцатого калибра. Не знаю, что ему уж там почудилось или в самом деле увидел что, но, в общем, выстрелил Серёга из этого ружья. Выстрелил, а гильзу заклинило в патроннике, и никак она из ружья не выходит. Ходил он, ковырял её и по-всякому пытался, ну никак не получается. Думал, думал, потом взял палку, да и решил гильзу, как шомполом, выбить. Засунул палку и выбил гильзу. Выбить-то выбил, да палка обломилась и застряла в стволе. Теперь, значит, пробует он палку вытащить, но никак, заклинило её в стволе. Пошёл он тогда в кочегарку, решил её выжечь. Открыл топку и засунул туда ствол от ружья. Посидел, покурил, ну и вздремнул немного. Просыпается, к топке, глянул, а ствол весь красный. Вытащил он его, палка-то, конечно, выгорела, а ствол, как лежал на колосниках, так по ним весь и изогнулся. Сколько он потом дней ходил в кочегарку, пытался его выправить, но всё, конечно, бесполезно. Так это ружьё с изогнутым стволом и осталось служить в карауле до самого нашего окончания училища.
Приходили к нам туда в караулку и гости, девицы из Градижска. Вот уж сложилось у меня впечатление, что украинские женщины – одни из самых развратных женщин в нашей стране. Ну, конечно, не только по этому факту, и других много было, в Кременчуге негритят полно бегало. Ведь товарищи из Африки, которые у нас учились, в основном были люди богатые. Мне эти гости были как-то неприятны, поэтому выпивал я стакан горилки, брал ружьё и шёл на пост самолёты охранять. А некоторые ребята ничего, пользовались, правда, и лечиться потом многим приходилось бегать.
