— О, Хеддок, а я как раз тебя и жду! — ухмыльнулся мистер Йоханссон. — Куда же ты идёшь? Спортивный зал в другой стороне!

Я постарался, в наглую, проскочить, сделав вид, что обращались не ко мне или, что я так этого и не услышал, но, видимо, судьба сейчас не на моей стороне, ибо физрук оказался умнее Сема. Громкий и грозный оклик меня заставил замереть, развернуться.

— А ну стоять!

Я жалобно посмотрел на преподавателя, который меня недолюбливал по очевидным причинам. Видимо, неприятного разговора с отцом не избежать… Этот ведь приплетёт что-нибудь, а потом мне по-настоящему достанется.

— У меня освобождение… — пролепетал я, играя задохлика, которого и прозвали Иккингом.

— Хеддок, я бы хотел поговорить с вашими родителями о посещаемости, — жестко и официально сказал мистер Йоханссон.

— Отец в командировке, — буркнул я.

— Ну, тогда с матерью… — ответствовал учитель.

Я скрипнул зубами, отвёл намокшие глаза. Никто не должен видеть моего больного места. Никто, даже учителя!

— Она… Она не сможет с вами встретиться, — сказал я через силу, ком в горле снова мешался говорить. — Ни сегодня, ни завтра, ни через месяц…

Физрук сочувственно промолчал, но потом оживился, хитро на меня глянув.

— Предлагаю сделку, — начал он, а я внутренне усмехнулся, вспоминая, чем обернулась для города последняя сделка.

— Если ты сдашь все нормативы, я закрою глаза на все твои пропуски.

Я призадумался. Звучит заманчиво. И я согласился.

Да раздевалки я добрался быстро. Конечно, я в последний раз бывал тут в мае, пол года назад, но дорогу ещё не забыл. Быстро кинув портфель, я зашел в спортзал.

Все мои одноклассники уже были там, выстроились в шеренгу. Я присоединился к ним, встал с краю. Раздались смешки. В зал зашёл физрук.

Была сначала обычная разминка. Всё как обычно, но я уже отвык от всего того. После этого почти все ребята пошли играть, а я и ещё несколько мучеников человек отправились сдавать нормативы.

Физрук оглядел меня с головы до ног. Я несколько смутился. Одет я был как обычно, почти во всё чёрное. Джинсы, чёрные кеды и толстовка, под которой была белая, как ни странно, майка. Впрочем, майку не было видно.

— Итен, сними с себя этот балахон, меня же с работы выгонят, если ученик свариться на моём уроке! — взвыл мистер Йоханссон.

— Не сварюсь, — снова буркнул я.

Учитель страдальчески простонал, картинно закатив глаза и помассировав пальцами переносицу. Весь его вид просто говорил: «Как же я от всех вас устал, а от тебя, Хеддок, в первую очередь».

— Да он просто боится опозориться своими «мускулами»! — ехидно заметил Сем, расхохотавшись после этого вместе со своей командой.

Меня взяла злость, и я рывком снял толстовку, не подумав о последствиях. Все девушки, наблюдавшие за этой сценой, ахнули. Конечно, ведь, хоть на физкультуру я и не ходил, дома занимался в собственном зале, оттачивал прежние умения, практикуясь помимо этого ещё и в стрельбе.

Моя майка обтягивала тело, выделяя результаты таких тренировок. Хуже того, она не скрывала и татуировок. Плечи были и так открыты, а на спине она просто просвечивала.

Девушки сразу начали шептаться, а Астрид начала прожигать меня глазами, ведь многие из этих куриц вспомнили, как она со мной встречалась неделю и, по их мнению, хорошо меня изучила, хоть это и не было правдой. Девицы начали допрашивать Хофферсон, знала ли она о татуировках и об остальном.

Конечно, она не знала. Хоть я и был наивным дураком, но до конца ей так и не открылся. Можно бы сказать, что я самого начала подозревал, что что-то было в этом нечисто, что я догадывался о споре. Но это была бы ложь, ведь я был слеп и глупо влюблён по уши. По правде говоря, я просто не успел ей раскрыть все свои тайны.

Теперь же она знает только то, что я люблю рисовать. Больше нечего из моей нынешней жизни неизвестно, ведь то, что она и знала, осталось в прошлом… Хорошо хоть я не успел познакомить её с родителями и она до сих пор не знает, кем была мая мама и кем является отец, где я живу.

Видимо, только я никак не изменился в лице. Я положил толстовку на скамейку и встал с выжидательным видом, скрестив руки на груди и смотря на одноклассников исподлобья.

— Так и будите на меня пялится или всё-таки займётесь своим делом?! — прорычал я.

— Эм, да, не на что тут смотреть, возвращайтесь к своему занятию, — сказал учитель, прокашлявшись.

Сначала мы сдавали отжимания, потом подтягивания. Как ни странно, но я выполнил, и даже перевыполнил норму. Все стали на меня косо поглядывать. Это раздражало, отвлекало. Из-за этого я не заметил, как мне на левую ступню свалилась тяжеленная гиря.

— Ой, прости, я не хотел! — ядовито, дела вид, что действительно сожалеет, сказал Сморкала, всё же выдавая свои намерения невольной ухмылкой.

Я зашипел и присел на правое колено, стал закатывать штанину на левой ноге, снял кед. Ребята, в который уже раз, ахнули, а Астрид поняла, почему я не заметил, что она наступила мне на ногу.

Теперь все стали догадываться, почему я лежал в больнице и почему я отмахивался от физ-ры освобождением. Да, у меня было освобождение на пять месяцев, это мне очень помогало…

По середину голени ногу мне заменял металлический протез. Я уже давно смирился с отсутствием ноги, но остальные об этом не знали. Стопа была всё же похожа на настоящую, но остальная часть больше напоминала какой-то металлический стержень. Впрочем, она из себя его и представляла.

Я проверил механизм, с удовольствием отметив, что всё исправно, и ничего не повредилось. Это хорошо, ибо гиря была тяжелой, а протез стоит не дёшево. Конечно, деньги для меня не проблема, да и протез у меня не единственный, просто самый любимый, самый удобный.

Оглядевшись, я заметил, что кто-то смотрел на меня с жалостью, кто-то с отвращение, кто-то с сочувствием. Я ненавижу, когда меня жалеют, ведь люди тем самым показывают, что превосходят меня, что я хуже их и именно поэтому они меня жалеют. Жалость унижает.

Тех, кто испытывает отвращение я тоже не понимаю. Можно было просто бы промолчать, но нет, им обязательно надо высказать свою точку зрения!

— Фи, так ты ещё и инвалид! — презрительно фыркнула Марта. — Я, конечно, догадывалась, что среди нас учится ненужный мусор, но знала, что всё настолько запущенно. Что, собираешься сидеть на шее у общества, быть нахлебником, а, Иккинг?

Я поморщился. Естественно, я уже говорил, что мне абсолютно плевать на мнение окружающих. Я не чувствовал себя инвалидом, и не собираюсь. Но это прозвище, «Иккинг», данное мне за то, что в детстве я часто икал, меня несказанно бесило, хоть я этого и не показывал.

— Ну что, Иккинг, молчишь? Ты — дно, никому не нужен в этом обществе, бесполезный отброс! — поддержала подругу Астрид.

Мистер Йоханссон не сразу сообразил, что происходит, но как только вошел в ситуацию, постарался прекратить.

— Торстон, Хофферсон, немедленно извинитесь! — гаркнул он.

Ну, а я преспокойно наблюдал за этой картиной. Мне не впервой слышать подобные оскорбления в свой адрес, хоть и так, в открытую, до этого никто не говорил. Я засмеялся. Громко, безумно, кровожадно. А потом глянул на Астрид таким взглядом, каким обычно встречаю свою очередную жертву в дни особой жажды крови…

— Нет, мистер Йоханссон, не надо за меня заступаться, — усмехнулся я. — Астрид, можешь не стараться, для меня твои оскорбления — похвала. Если я действительно чужой для этого прогнившего общества, то это радует. Не быть подобным всякому богатому сброду и его прихвостням для меня — честь.

Я подошёл к скамейке, взял толстовку и вышел из зала. Меня окликнул учитель, но я наплевал на его слова. Зайдя в раздевалку, я кинул в портфель Йоргенсона записку. Очень надеюсь, что он прочтёт её. Ну, а если последует её указаниям, то это станет его последней ошибкой. Но всё же, я буду надеяться, что он настолько туп, что решиться. «В полночь на входе в Северный Парк, у ворот. Приходи, если не трус» — гласила записка.