В Фирне, в пограничном городке-крепости Тарне он повел себя умно: сначала убедился, что есть караван, с которым он может уже на следующий день выдвинуться в столицу, и только потом отправился сдаваться местному чиновнику охранительной управы.
Тин оказался прав в своей предусмотрительности: чиновник повертел в руках грамоту от столичного коллеги, похмыкал, а потом назначил такой день, когда Тину надо было отметиться в столице, что если бы не караван, пришлось бы отправляться верхом в одиночестве. И это в Фирне, где чужестранца не только не накормят, но еды даже за большие деньги не продадут, не говоря уж о ночлеге. Да и небезопасно в одиночестве на дорогах Фирны, потому и путешествуют с караванами не только торговцы, а и просто любые путники.
Еще удачей было, что караванщиком оказался тот самый друг Тарнея, что выручил их в прошлый раз. Итвар. С ним можно было не беспокоиться о своей безопасности.
И действительно, путешествие прошло на редкость гладко. Грустно, что их совместный путь с Дин таким гладким не был, с другой стороны — разве могли бы они узнать друг друга так хорошо, если бы судьба не посылала им испытаний?
А еще спокойная и довольно скучная дорога оставляла много времени для размышлений. Даже, пожалуй, слишком много: Тин додумался до того, что начал ревновать жену… к самому себе. К тому Тину, что был рядом с ней все это время. К тому, которого видела она. И это было до странности нелогично, но от этого не менее мучительно.
Не находя выхода из тупика, в который сам себя загнал, Тин даже попробовал мысленно обратиться к Лесному, но ответа не получил. Ничего удивительного: Лесной говорил, что звать его можно лишь в большой нужде, а беспочвенная ревность, безусловно, не была тем самым условием. И потом, ведь сказал же Лесной тогда: 'Дальше — сами'. Значит, нужно справляться самому. В том числе из собственными мыслями и чувствами.
Помогли ему мысли о цветах: тех самых незримых семенах в колыбельках, что ждали своего часа в его багаже. Очень живо представлялось, как он вызывает их к жизни… почему-то именно в родовом имении, в собственной спальне, хотя жить он там не собирался. Просто, наверно, это было единственное место, на короткое время ставшее для них общим. Не для Тина Ари и Дина Роса, а для Тина Аироса и его жены Дин. А где он поселится по возвращении, Тин пока не решил, но к мите Тауле он, разумеется, возвращаться не собирался — именно потому, что не был больше тем Тином, с которым почтенная горожанка была знакома. Пожалуй, следовало сначала остановиться в столичном особняке Аиросов. А потом… потом, когда у них с Дин будет свой дом, они вместе посадят оставшиеся цветы — он намерен был приберечь часть колыбелек.
Ему нравились эти фантазии и нравилось само слово 'колыбельки', которым эти невнятные комочки называла садовница. Ему вообще нравилось пребывать в том будущем, которое рисовало его воображение, и он не слишком охотно вернулся в реальность, когда караван въехал в Шамху.
В столице Фирны ему повезло снова — Тарней оказался дома и рад был принять его у себя. Было очень странно, что люди, которые успели полюбиться ему за время пути, узнавали его в новом облике без сомнений и долгих раздумий. Как будто были готовы к таким переменам. Наверно, на тех, кто стал нам близок, мы смотрим не глазами, а сердцем, а потому узнаем под любыми личинами. Так думалось Тину, когда он наслаждался теплым приемом в доме караванщика.
Он хотел отправиться в Охранительную Управу с самого утра, но Тарней убедил его, что смысла в этом нет — большие чиновники начинают свой день куда позже. Так что, прогулявшись по городу, Тин очутился перед дверью Управы около полудня, и то пришлось подождать.
Чиновник — тот же самый, с которым Тину пришлось беседовать в прошлый раз, — едва взглянув на посетителя, проследовал в свой кабинет, и только спустя четверть часа дверь приглашающе отворилась. И в этот момент Тин понял, насколько он напряжен и… напуган. Помнилось и пребывание в вонючей камере, и — смутно, с провалами — болезнь, и волнение после нее — успеют, не успеют… Ему понадобилось все его мужество, чтобы переступить порог кабинета.
Чиновник молча изучил документы, потом поднял глаза на Тина:
— Значит, такова ваша настоящая внешность?
И Тин внезапно успокоился. Словно с этими словами вернулся из тревожных воспоминаний в сегодняшний день — тоже полный своих тревог и переживаний, но совсем других, не имеющих никакого отношения ни к фирнейской Охранительной Управе, ни к этому мужчине, поглядывающему на Тина с тщательно замаскированным любопытством.
— Да, это мое настоящее лицо, — подтвердил Тин.
— Вы утверждали, что не пользовались магией, пребывая в Фирне. Однако на вас была личина.
— Чтобы носить личину, необязательно пользоваться при этом магией. А амулеты в Фирне не запрещены.
А что? Чистая правда, между прочим!
Уточнять, был ли это действительно амулет, чиновник, к счастью, не стал. Вместо этого поднес к губам предмет, похожий на детскую свистульку, и легонько дунул в него. Никакого звука Тин не услышал, однако боковая дверь тут же распахнулась, и в комнату вошел молодой человек, в котором Тин определил мага, работающего на Управу. На фирнейца маг похож не был, но и пленника, страдающего на службе, тоже не напоминал. Но было в этом парне что-то, заставившее Тина вновь напрячься и испытать тревогу, и чувство это только усилилось, когда он встретился с магом взглядом. И вроде бы не было ничего пугающего ни в лице парня, ни в глазах, а вот поди ж ты…
Чтобы успокоиться, Тину пришлось напомнить себе, что за его спиной — могущественный дед, что у Тарнея остался пенал для связи с семьей, и стоит Тину тут задержаться, как в Велеинс тут же полетит сообщение. Да и сам Тарней поднял какие-то свои связи и, хитро улыбаясь, сообщил покидающему его дом другу, что будет в курсе всего происходящего в управе.
— Не тревожься, парень, — напутствовал его караванщик, — там чихнуть не успеют, а я тут же все узнаю.
Молодой маг между тем выложил перед начальником какие-то бумаги и молча выскользнул из кабинета, напоследок бросив на Тина еще один взгляд.
И всё. В этот раз никто не изводил его долгими допросами, чиновник всего лишь еще раз внимательно прочитал собственный приказ, которую составил при первой встрече с Тином, потом послание своего приграничного коллеги, беззвучно пошевелил губами, видимо подсчитывая дни, но не нашел к чему придраться, и составил новое предписание, обязывающее Тина покинуть страну в течение дюжины дней.
Что ж, это предписание Тина уже не пугало — он точно знал, что Тарней отправляется к морю через два дня, времени было более чем достаточно.
Однако дома Тина встретил обеспокоенный Тарней, и разговор, который состоялся между ними после обеда, вновь воскресил тревогу, испытанную Тином в Управе.
— Плохие новости, — без предисловий заговорил караванщик.
— Ты не можешь идти к морю? — предположил парень.
— Нет, с этим все в порядке. Выйдем вовремя, у меня уже все готово и желающих достаточно. Плохо другое — то, что мне донесли из Управы. Скажи, пока ты беседовал с высоким чиновником, не заходил ли кто в комнату во время вашего разговора.
— Заходил. Маг какой-то. Не фирнеец.
— Значит, верно, — опечалился Тарней. — Этот маг — тот самый, что донес на тебя в прошлый раз.
— Иен Салмер?
— Да, вроде бы его зовут именно так. И он одержим жаждой мести.
— Но он здесь, а я завтра покину столицу, а через десять дней — и страну.
— Видишь ли, — начал объяснения караванщик, — у нас месть считается благородным делом. Месть важнее любых обязательств, она поощряется, хоть и не прописана в законах государства. Так принято. И Салмер специально заходил на тебя посмотреть, чтобы узнать, как ты выглядишь по-настоящему. Этот маг хорошо знает, с какой стороны лепешка намазана медом. И сразу согласился работать на Управу, даже раньше, чем его допрашивать стали, услуги свои предложил…
— И?
