– Я? – усмехнулся Иолль, сгибаясь под тяжестью коробок. – Я и был тем другом, который его невольно предал.

Я тихо ахнула и рискнула спросить:

– Он тебя… простил?

– Говорит, что простил.

– Но ты не веришь?

– Он сильно изменился с тех пор, – уклончиво ответил Иолль. – Вот мы и пришли.

Он с видимым наслаждением сбросил поклажу у порога моей нынешней комнаты и откланялся:

– Ну, не буду тебе мешать…

Я с облегчением вздохнула: излишнее внимание всегда вызывало у меня смущение и неловкость, даже со стороны тех, с кем сразу же переходишь на «ты» и к кому испытываешь искреннюю симпатию. Впрочем, Иолль был единственным, кто здесь относился ко мне по-доброму, и я это ценила.

Для работы мне предоставили еще одну комнату, соседнюю со спальней. Их вообще здесь было слишком много, пустых, никем и никогда не занятых комнат. В иных стояла старая потертая мебель и пахло давно забытыми временами, в других – очень немногих – мебель была почти новой и роскошной, в третьих не было вообще ничего – голые мрачные стены и скучные каменные полы.

Нарат снисходительно внес вещи внутрь комнаты, равнодушно осмотрелся и молча вышел. Я никак не могла понять его отношения ко мне. Если с Джаилем все было ясно (хотя, признаться, и не совсем понятно, почему он так взъелся на меня с самого начала, чем я не угодила?), то Нарат удивлял меня невозмутимым равнодушием. За все время нашего знакомства он не сказал ни одного лишнего слова, кроме тех, без которых просто не обойтись. Мы, вроде, были по одну сторону баррикады, люди служилые, кому, как ни нам, держаться заодно, но все было наоборот. Меня держали на безопасном расстоянии: ко мне нельзя было относиться как к гостье, но и своей считаться я не могла. Я была для Нарата, как и для Джаиля, несомненной помехой сложившемуся образу жизни или, в лучшем случае, пустым местом. Меня демонстративно игнорировали, будто в отместку за то, что я отбирала у них сомнительное внимание их обожаемого хозяина, над которым они тряслись, как над античной вазой. Моим ошибкам радовались, на мои метания смотрели свысока, мои попытки примирения злорадно обходили стороной. За всю свою жизнь мне никогда не доводилось испытывать такого к себе отношения, я привыкла с людьми ладить, но эту непробиваемую стену отчуждения разрушить была не в состоянии. Меня заперли в одиночестве не просто в пустом крыле замка, меня отгородили от любого человеческого участия. Даже просить о помощи в самых простых вещах – узнать, к примеру, где что находится, я не могла, не переламывая себя и не унижаясь. Все бы ничего, к одиночеству я привыкла и с отчуждением бы справилась, если бы в верхней части замка, кроме нелюдимого хмурого хозяина и очень похожих на него двоих слуг, была бы еще хоть одна живая душа, которой я не кажусь заурядной кадкой с фикусом, стоящей посреди коридора.

«Ну ничего, – мстительно думала я, – и кадка иной раз бывает полезна. В качестве стенобитного средства».

…Расположить свой нехитрый скарб мне удалось быстро, и вскоре я уже сидела за работой, с привычной радостью ощущая обманчивую хрупкость иглы и гладкость натянутой на пяльцы ткани. Как ленивый сытый удав, золотой шнур послушно ворочался, зажатый моими пальцами, больше не пытаясь вырваться и нарушить идеальную четкость рисунка. Вышивание приводило меня в состояние равновесия и покоя, столь необходимого моей мятущейся душе.

Можно было бы сказать, что мое положение ничуть не изменилось. Я по-прежнему работала в одиночестве, если не считать того, что с этого момента прекращались вечерние посиделки на кухне с Мартой и Логаном. На время или навсегда – я не знала и очень хотела бы узнать. Теперь об этих двоих я вспоминала с куда большей теплотой и тоской, признавая, что из-за своего глупого любопытства потеряла последние радости пребывания в этом замке.

Кстати, подумав о кухне, я вспомнила и о том, что неплохо бы подкрепиться, однако, как это сделать и куда идти, мне никто не сказал. А если и говорил, то это как-то вылетело у меня из головы. В надежде найти Нарата и выяснить у него все остальные, до сих пор не доведенные до моего сведения (или забытые) обстоятельства моего здесь заточения я прошла по коридору, в конце которого находились мои комнаты, миновала изящную лестницу с пролетами, заставленными фривольными скульптурами, и медленно побрела по длинной галерее, начинавшейся сразу после поворота.

Эта часть замка была более-менее сносно обставлена, а иные комнаты даже удивляли своим пышным убранством, что подозрительно напоминало цветение одинокой, но роскошной розы среди полевых ромашек и лопухов. Доставшаяся мне в соседство галерея и вовсе походила на заморскую орхидею: чопорная и официальная, да скорее искусственная, чем живая, она удивляла кричащей роскошью и бестолковым сочетанием предметов искусства, натыканных, словно поганки на лесной опушке.

Я разглядывала томные лица давно умерших графинь с белыми покатыми плечами и орлиные взоры самовлюбленных графов, чьи портреты украшали стены галереи между высокими узкими зеркалами, и ломала голову: родственники ли это графа Ноилина или достались ему в придачу к замку. Я поглаживала изящные фарфоровые статуэтки бегущих оленей и лежащих собак, рассматривала причудливые рисунки инкрустированных деревом столиков…

– Не вмешивайся в это, – внезапно сказали где-то совсем рядом. От неожиданности я привычно бросилась удирать, но до противоположного конца галереи было слишком далеко, поэтому пришлось просто спрятаться за ближайшую портьеру. Я не успела даже сообразить, зачем это сделала, ведь теперь вроде никто не запрещал мне ходить по коридорам, но привычки так просто не сдаются. К тому же я прекрасно знала, чей нелюбезный хриплый голос только что приказал кому-то не вмешиваться.

– Ладно, если тебе это так неприятно, я не стану, – осторожно возразил другой, и я узнала Иолля, – но Хед, неужели и историю с покушением оставить без внимания? Если уж на то пошло, то отравить собирались не одного тебя.

Голоса неуклонно приближались и послышались совсем недалеко от меня.

– А что с ней разбираться? – равнодушно осведомился граф Ноилин. – И так все ясно.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что знаешь, кто это сделал? Ты по-прежнему подозреваешь эту девушку, Кассандру?

И тут я услышала небывалое – граф смеялся. Тихо, приглушенно, сдавленно хохотнул, отчего я чуть не вышла из своего укрытия: уж больно посмотреть хотелось.

– Она наивна и поразительно беспечна, Иолль, но она не убийца, – чуть погодя иронично сказал он, – авот невольной соучастницей и даже жертвой убийства стать может, и все из-за своего неуемного любопытства.

Надо сказать, у меня ноги подкосились и я едва устояла на ногах: как пить дать, он прекрасно знал, что я его слышу! Мне показалось, что эти слова были сказаны специально для меня, хотя ничто не выдавало моего присутствия – ткань, за которой я пряталась, была темно-зеленым бархатом, плотным, толстым, непросвечивающимся бархатом, уложенным в складки, способным спрятать и не одну меня. Я сжалась в комок, прислонившись к стене и не дыша, и с ужасом ожидала только одного: портьера сейчас одернется и я попаду под обстрел презрительных темных глаз. Жертвой убийства я могла стать прямо сейчас.

– Но эти ее странные оправдания, тебя они не насторожили? Несуществующая Тильда…

Я едва удержалась на месте за портьерой.

– А ты попробуй поверить и посмотри на все с другой стороны.

– Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я, – подозрительно произнес Иолль, не спрашивая, а просто констатируя, – но говорить, естественно, не станешь.

– У тебя тоже есть голова на плечах, – язвительно ответил граф Ноилин, и я судорожно перевела дыхание – голос удалялся, равно как и звук шагов хромающего человека, – а если у тебя есть еще и желание, можешь поискать неизвестного злодея. Только не слишком увлекайся. Можешь взять девушку с собой. Вреда от ваших поисков не будет, но пользы тоже.

– Ты разрешаешь? – недоверчиво спросил Иолль – Почему?