На лицо Марьи Алексеевны легла тень, подбородок задрожал, как у обиженного ребенка, и Катя тотчас мысленно выбранила себя за невольную жестокость.

- Нет-нет, лучше позже: теперь вы еще слабы! - воскликнула она, и маменька благодарно взглянула на дочь.. Она опять обратила свой взор к маргариткам, к безоблачному синему небу, ослепительному солнцу, подставляя бледное лицо под его жаркие лучи.

Однако на другой день, почувствовав себя крепче, Марья Алексеевна решилась открыть Кате свою тайну. Был чудесный погожий день. Они так же сидели в саду, любуясь маргаритками. Дама поведала дочери о своей юношеской страсти и преступном вмешательстве Норова в ее судьбу и судьбу Сергея Львовича.

- Вообрази, все эти годы он жил с мыслью, что я отвергла его, предала, предпочла другого, тогда как я не понимала, отчего мой любимый Сережа отказался от меня накануне свадьбы! - восклицала Марья Алексеевна, завершив рассказ.

Бледность покрыла ее ланиты, глаза лихорадочно блестели, и Катя вдругорядь пожалела, что заставила маменьку вспоминать и заново переживать драматические события ее жизни. Однако, к своему стыду, она почувствовала несказанную радость: теперь нет препятствий их с Левушкой любви. Между Бронскими и Денисьевыми нет более вражды! Непременно последует окончательное и полное примирение.

Вдруг Марья Алексеевна всполошилась:

- Надобно же рассказать ему все! Он не знает, до сих пор ничего не знает! Я поеду к нему!

И она в решимости поднялась со стула.

- Не теперь, - мягко остановила ее заботливая дочь. - Рано вам еще пускаться в вояж.

Однако им не пришлось долго спорить. Василиса сообщила, что старший Бронский сам явился к ним.

- Он почувствовал! - восторженно воскликнула Марья Алексеевна.

Она поспешила в гостиную, куда провели Сергея Львовича, однако ноги дурно слушались ее, и бедняжка вынуждена была опереться на Катину руку. Увидев Бронского, вскочившего при их появлении, Марья Алексеевна поняла, что опять случилась беда.

- Не сочтите за беспокойство, я не знал, к кому мне пойти, - растерянно пробормотал Бронский, и сделалось очевидным, что он в отчаянии. - Дело в том, что Левушку арестовали...

- Как арестовали? - глупо переспросила Марья Алексеевна.

Катя побледнела:

- За что?

Сергей Львович рассказал все, что ему удалось узнать у полицмейстера и других представителей власти. По свидетельству неизвестного, Левушка, как и их кучер, промышлял в шайке Гришки Долинского. Нашлись два мужика, которые с готовностью подтвердили эти сведения. На допросе Левушка отказался отвечать, но обвинение отклонил с негодованием. Сообщил следствию лишь то, что был на охоте и попал в плен к разбойникам. О ране своей изъяснялся неопределенно, сказал лишь, что пытался отбиваться, так как был вооружен, и получил пулю в плечо.

Его признания показались следствию неубедительными, положительно, он что-то скрывал. А вот доказательства причастности к Гришкиной шайке сколько угодно. В конюшне Бронских были обнаружены седельные сумки, принадлежавшие атаману. Среди прочего, Левушке предъявили золотой медальон с изображением молодого художника, возможного отца Гришки. Юноша отказался сообщить, при каких обстоятельствах эти вещи попали к нему.

Следствие предположило, что рана была получена Бронским при захвате войсками лагеря разбойников или в иной переделке. Опрошенная дворня показала, что прежде чем попасть в плен, Левушка всякий день уходил на охоту и подолгу бродил в лесу в одиночку. Следствие сделало заключение, что именно тогда юный Бронский через кучера и его сына снесся с самим Гришкой и вступил в разбойничью шайку. К тому же его и изгнали из Петербурга под опеку отца за недостойное поведение.

- Вы сказали: "По свидетельству неизвестного". Что это означает? - с жутким спокойствием спросила Катя, бледная как полотно.

- Донос, - коротко ответил несчастный отец. - Это донос.

- Как и тогда! - воскликнула Марья Алексеевна. - Он дьявол! Это он, он...

Катя бросилась к матери, опасаясь нового болезненного припадка. Сергей Львович был встревожен этой выходкой Маши, он корил себя за то, что так ни разу и не навестил бедняжку. Он спросил тревожно:

- О ком вы говорите?

- Не теперь! - умоляюще сложила руки Катя.

Однако Марья Алексеевна взяла себя в руки и вполне здраво рассудила:

- Надобно что-то делать! Надобно спасать мальчика! Отчего вы не расскажите все, как было?

Сергей Львович смутился:

- Он не скажет.

- Но вы? - удивлялась Марья Алексеевна, когда Катя уже все поняла.

- И я не могу, - слабо улыбнулся Бронский. - Связан словом.

- Маменька, он не хочет, чтобы меня поминали на суде, чтобы меня примешали в дело, как вы не понимаете? - в слезах воскликнула Катя. - И будет отрицать все, даже если мы расскажем!

- Именно так, - тяжело вздохнул Бронский.

- Что же делать? - пролепетала в растерянности Марья Алексеевна.

Ломая руки, Катя ходила по комнате и бормотала:

- Мы придумаем, непременно придумаем, как его спасти!

И она придумала, однако никому об этом не сказала.

14.

Для начала Катя попросила маменьку отпустить ее к Давыдовым.

- Как же? Для чего? - растерялась от неожиданности Марья Алексеевна. - Да и не на чем ехать: Василий Федорович забрал экипаж и Сеньку... Верно уж и не видать нам никогда ни того ни другого...

- Позвольте мне отвезти Катю, - галантно вмешался Сергей Львович. - У меня и дело есть к Игнатию Ильичу.

Бронский намеревался советоваться с Давыдовым о Левушке.

Марья Алексеевна недоумевала: отчего девочке вдруг понадобилось ехать в гости в такой неурочный час. Списала на потрясение, пережитое дочерью, но решительно чувствовала, что все это неспроста.

Сергей Львович уже ожидал у коляски, когда Катя, прихватив зонт, выскочила на крыльцо. На ней была новая шляпка и закрытое платье из тафты, Следом за барышней Настя несла саквояжик с нужными вещами. Глядя на дочь, Марья Алексеевна подумала, что ее девочка сделалась совсем взрослой: так решительна, умна, независима. Она горестно вздохнула, словно прощалась с Катей надолго. С возвращения дочери из плена их отношения изменились. Не было уже беззащитной, доверчивой девочки, о которой нужно было поминутно печься. Скорее, Катя уже опекала маменьку и казалась теперь более приспособленной к житейским бурям.

Марья Алексеевна ласково обняла дочь. Та шепнула:

- Благословите меня на удачу! - и тотчас опустила глаза.

Денисьева испугалась:

- Что ты опять задумала, Катя? Не пугай меня!

Девушка улыбнулась успокаивающе:

- Мне во всем надобно ваше благословение. К тому же, с некоторых пор путешествие по лесу вызывает ненужные воспоминания.... Но не тревожьтесь, маменька, теперь есть лишь одна опасность: суд на Левушкой. Надобно его спасти.

Марья Алексеевна перекрестила и поцеловала дочь. Катя ответила ей с нежностью и направилась к коляске. Уже ступив на подножку, обернулась и послала матери прощальную улыбку. Опять тревога ворохнулась в сердце Марьи Алексеевны. Она дернулась было остановить дочь, задержать, не пустить, но не тронулась с места. Любящая мать знала, что Катя идет своим путем и теперь ее не остановить. Она перекрестила отъезжающую коляску, печально вздохнула и вернулась в дом.

Между тем в коляске установилось молчание. Сергей Львович, придавленный горем, все думал о своем. Катя поглядывала на него сочувственно, словно не решаясь сказать что-нибудь утешительное. Ей нравилось смотреть на старшего Бронского: черты его лица воссоздавали в памяти Левушкины черты. Вовсе молодое лицо с яркими синими глазами нимало не старила седина, а напротив, сообщала благородное изящество и утонченность, да и жесткие складки неулыбчивого рта придавали Бронскому-старшему более строгости, чем лет.

- Смею просить вас, - заговорила Катя кротко, и Сергей Львович вернулся к действительности, - приглядите за маменькой, покуда я не вернусь. Она не вполне еще здорова. Я буду покойна, зная, что вы рядом с ней...