Я помню. Небо тогда было хмурым и ненастным, ветер гонял по нему тяжелые сизые тучи, похожие на неповоротливых, злых и грязных овец... Я стояла на верхней открытой площадке Дозорной башни, кутаясь в вырывающийся под порывами ветра плащ и глядя вниз, на клином уходящую на северо-восток долину, носящую не слишком звучное название Козьей.

Шел расположен на возвышении среди скал, на правом берегу реки в окружении богатых городских кварталов, его многочисленные башни уходят ввысь лесом ощетинившихся боевых пик, но выше всех всегда была Дозорная, мощная и грозная. Она позволяла увидеть не только то, что у тебя под ногами, она помогала заглянуть дальше собственного носа и я подозревала, что владельцы Шела взбирались вверх по полуторатысячам ступеней, изнемогая, но не сдаваясь, именно ради этого - увидеть с высоты птичьего полета окружающие земли и спросить самого себя: а как смотрится сверху моя собственная жизнь? Не следует ли починить дороги Чести и не пора ли вспахать поля Совести? Ведь не ради же обзора окрестностей, о чем может в мельчайших подробностях порассказать любой стражник, или любованием милым пейзажем, вид которого куда более приятен из окон других башен, поднимаются к небу?

Взбираясь наверх, я чувствовала тяжелый тысячелетний груз родовой крови в своих жилах, груз, который не сбросить и от которого невозможно отказаться. Можно подпортить эту кровь, можно смешать ее с подлостью и бесчестием (увы, закрытые хроники Каскоров свидетельствовали о некоторых черных днях и мерзких деяниях моих предков), но тем обременительнее наваливалась тяжесть ответственности и долга на тех, кто продолжал жить. Я не кичилась своим происхождением - я его боялась. Просто боялась всего того, что оно с собой несет, ибо не была уверена в собственных способностях, уме и выдержке. Что ж, покорно следовала я тогда чужим внушениям, от меня никто и не ждет великого ума и стойкости, ведь я женщина, мой долг не править, но дать этой земле достойное продолжение рода... Как порой смешны наши заблуждения! Мой ум понадобился мне куда раньше, чем я ожидала, а выдержке и упорству пришлось учиться на ходу, и наука сия оказалась далеко не простой.

По ту сторону Дестры, реки у Шелвахары, столицы Лакита, еще не столь полноводной и грозной, полукругом располагались более бедные пригороды, давно вышедшие за крепостные стены Старого и Нижнего города и жившие мирной, доселе непотревоженной жизнью. Китты не боялись войны, потому что о войнах в этих краях забыли еще лет двести назад, они жили, любили, рожали детей, торговали, занимались ремеслом, веселились и печалились... А теперь многие из них спешно покидали Нижний город или пытались перебраться в Старый, дворянский, под защиту его мощных крепостных стен, столичного гарнизона и сотен городских стражников. Сверху я видела сплошную череду спешащих людей - кто пешим ходом, кто верхом, кто на повозках... На пристанях Дестры было не протолкнуться, крики людей и рев скота доносились даже сюда.

За городом расстилались убранные поля, пожелтевшие к осени леса, яркими лентами петляли между холмами дороги, вдали виднелись темно-серые зубья Туманных гор. А на краю долины, в неширокой чаше обступающих с двух сторон холмов шел бой. Даже с высот Дозорной башни почти неразличимый, он выглядел лишь мельтешащим скоплением тел - человеческих, лошадиных, но то, что не видится глазами, домысливается воображением. Сине-серебристые волны рядов лакитских воинов то опрокидывались красными языками небольших плотных отрядов ренейдов, то перемешивались с ними, ломая строй, то терялись в них, растворяя синь в кровавом хаосе... Как же быстро забывается вчерашний покой, когда сегодняшняя тревога гложет сердце! Ты даже не можешь вспомнить, как выглядит беззаботность, если на душе лежит камень страха и сомнений. И вдруг ты понимаешь, что просто вчера закончилась одна жизнь, а сегодня началась другая. Долгая ли? Короткая? Только уже совсем другая...

- Почему? - бросила я через плечо, но не обернулась, даже когда худощавая высокая фигура беззвучно застыла рядом. Мне не нужно было смотреть, чтобы знать, кто там и зачем пришел. Так тихо могли двигаться только Блистательные, личная гвардия Каскоров, и только Блистательные, кроме самих Каскоров, имели право подниматься на верх Дозорной башни. Тот, кто стоял за моей спиной, совсем не таился, он даже позволил ветру затрепетать полами короткого плаща - негласное извинение за свое бесшумное появление.

- Это они слишком сильны или мы слишком слабы? - упрямо требуя ответа, я предпочитала не замечать выжидательного молчания гвардейца.

- Враг как враг, госпожа, - очень уклончиво ответил Найру Такат. Его голос был совершенно бесстрастен, но я знала, что человеку не все равно. Непроницаемая маска на немолодом, гладковыбритом лице привыкшего скрывать свои эмоции воина могла обмануть кого угодно, но не меня. Чувства выдавали чуть суженные в гневе и презрении глаза, - Его следовало получше держать в Тутарле.

- Полагаешь, мы могли его удержать?

Холодные зеленоватые глаза безотрывно следили за боем, разворачивающемся впереди, в узкой ложбинке между холмами, и с каждой секундой их взгляд становился все жестче.

- Оседлайте кролика, Надорра, но от этого он не станет лошадью, - губы Найру презрительно скривились, - Телами трусов, что бежали от врага, можно было завалить Полуденные Врата. Даже это задержало бы ренейдов.

Блистательные были лучшими. Они были не "лучшими из лучших", отобранными из других родов войск, они были особыми, теми, кого гвардия воспитала, взрастила сама с детских лет - путем тщательного, придирчивого и весьма сурового отбора из пяти десятков мальчишек становились Блистательными в лучшем случае трое. Но эти трое готовы были ко всему: лечь костьми за своего господина, сразиться с врагом, превосходящим численностью, силой и уменьем, сделать невозможное. Гвардейцы без преувеличения были лучшими бойцами Лакита и прекрасно осознавали это. Однако надевая на себя бляху Блистательного и принимая перевязь с мечом и ножнами, украшенными серебрянной рысью, гвардейцы будто получали вдобавок и веками взращенное высокомерие. Высокомерие, позволяющее относиться к другим войскам с явным пренебрежением и надменностью. Что ж, у них, похоже, были на то веские причины. И неприязнь Найру к пехотинцам, выжившим, но бросившим стратегически важный перевал на растерзание врагу, была понятна. Но в словах Блистательного мне как будто почудилось и кое-что еще.

- Нам не следовало отступать? - чуть помедлив, нейтрально спросила я.

Зрачки гвардейца на мгновение оторвались от мешанины красно-синих тел, но в мои глаза мужчина не посмотрел. И чего я ожидала? Блистательный никогда не станет осуждать приказы своего господина, он может только исполнять их. А ведь именно Риардон Каскор приказал покинуть Полуденные Врата и отходить в долину Баат. И мне, и Найру это было хорошо известно.

Однако гвардеец неожиданно ответил. И тихо сказал совсем не то, что я ожидала услышать.

- Кто-то ведь открыл ворота Тутарлы, моя госпожа, а ведь это сделать совсем не просто, - Найру по-прежнему вглядывался в перипетии боя, но по его лицу пробежала тень сдерживаемого гнева, - Что бы там ни говорили свидетели, одному человеку такое не под силу, если Вы видели те Врата - что Полуденные, что Полуночные. Кто-то отправил три нумерии армии Севера подальше от Тутарлы, где их ждали, в глубь Туманных гор и никто не может понять, по чьему приказу они туда отправились. Почему-то армия Короны осталась без тяжелой конницы именно тогда, когда она больше всего была нужна.

- Предательство? - как-то спокойно и буднично спросила я, но руки сами собой сжались в кулаки.

- И кого-то очень близкого к повелителю, - также спокойно закончил Найру.

Мы замолчали. Из-под моих пальцев раздался сухой трест неосторожно разорванной тонкой ткани шарфа.

- Что там происходит? - я подалась вперед, отбрасывая шарф и прижимаясь к холодному серому камню высокого парапета. В бой между холмами влились новые силы - красная конница, неожиданно появившаяся откуда-то с севера и врезавшаяся в воюющих как коршун в выводок цыплят. Красная - значит, Бешеные, теперь это даже я знала. А Бешеные - воинская элита Эльяса Ренейдского, устоять перед ними не мог никто. Все происходило очень быстро.