Прорыв римской границы приводит к катастрофическому упадку византийской городской культуры южнее Дуная и к заселению этой области славянами. В связи с этим области к югу от Дуная становятся менее привлекательны для славян, оставшихся севернее Дуная и в Прикарпатье; система военных походов в Подунавье с целью захвата богатств, пленных, а иногда и земель для поселений оказывается нарушенной. В 623–631 гг. происходит подрыв могущества авар, приведший к нарушению сложившегося аваро-славянского симбиоза; возникает относительная перенаселенность, выражающаяся в попытке всех сербских племен между 610 и 641 г. переселиться обратно на север, за Дунай; консолидируется отрезанное от Византии и предоставленное самому себе романское население Подунавья и Адриатики («волхи»), отмечаемое под именем «влахи», как самостоятельная группа в связи с событиями конца VII в.; византийские армии вновь начинают успешные войны против славян (658 г.); с 660-х гг. начинается наступление с востока теснимых хазарами болгар, которые в 679 г. переходят Дунай и производят ряд перемещений в среде славянских племен. В итоге Подунавье перестает быть центром притяжения всего славянства (в том числе повисленского и восточноевропейского), и поэтому отдельные группы славян Подунавья и Прикарпатья начинают с середины VII в. мигрировать в северном и северо-восточном направлении, возвращаясь на свои более древние прародины (встречая там и праславянское, и праславяно-балтское, и балтское население), что и нашло отражение в повествовании ПВЛ о «расселении славян с Дуная».
Уход группы славянских племен с Дуная на северо-восток не прервал их связей с Подунавьем. Несмотря на постоянное движение степняков с востока, особенно усилившееся в IX – начале X в. (угры и печенеги), еще долго сохранялся, а после разрушений вновь восстанавливался славянский «мостик» в области, прилегавшей с севера к нижнему Дунаю и соединявший восточных славян с южными. Эта область до начала X в. была заселена тиверцами, отличавшимися пограничным многоязычием, а позднее – выходцами из Галицкой земли, сосуществовавшими здесь с половецкими ордами. Мечта о благодатных дунайских землях, память о них как о «земле предков и изобилия» постоянно сохранялась в народных преданиях восточного славянства и до начала XII в. постоянно освежалась различными событиями его политической и культурной жизни.
Первым отражением этой обратной «тяги на Дунай» является рассказ ПВЛ о попытке Кия снова осесть на Дунае и основать там городок.
Затем, скорее всего в первой половине X в. (и, во всяком случае, не позднее 971 г. – года разгрома дунайской Болгарии), некий славяно-христианский писатель записывает бытовавшее в народе предание о поселении «словен по Дунаеви» и изгнании их волхами и делает эту легенду отправным пунктом рассказа о том, «откуда есть пошла Русская земля», что способствовало укреплению и развитию общенародных представлений о «дунайской родине» в сознании русской аристократии и великих русских князей X – начала XI в., по заказу которых, вероятно, и создавался древнейший текст, лежащий в основе ПВЛ. И когда Святослав, в 967 г. приглашенный за деньги Никифором Фокой разгромить дунайскую Болгарию, через год, будучи вынужден вернуться в осажденный Киев, оставив в Болгарии небольшой гарнизон, вдруг заявляет, что в Переяславле на Дунае «есть середа земли» его, то вряд ли это знаменитое речение опирается лишь на зыбкие успехи 967–968 гг. и не имеет под собой более глубоких оснований, коренящихся в легенде о пришествии славян, в том числе и полян («еже ныне зовемая Русь»), с Дуная.
Наряду с этими представлениями о Подунавье как земле «своей», благодатной и желанной, возникает важное представление о Дунае как о границе. Нижний Дунай стал границей между Римской империей и варварами еще в I в. до н. э. и сохранял это свое назначение с небольшим перерывом до V в. н. э. Еще в VI в. Дунай являлся границей между славянами и Византией, и переход через него был опасен, хотя и притягателен. С начала VII по начало X в. Дунай теряет свое пограничное значение, так как земли по обе его стороны занимают сначала славяне, а потом подчиняющие славян и ассимилируемые ими болгары. Болгарское царство, владевшее землями по обоим берегам нижнего Дуная, достигает апогея своего могущества при царе Симеоне (893–927 гг.). Однако уже при его сыне Петре земли к северу от Дуная занимают печенеги, а когда в X в. Киевская Русь прокладывает регулярный торгово-военный путь к Константинополю, Дунай вновь приобретает (для Руси) значение границы. Описывая торговое путешествие русов, начинавшееся на севере в областях Ладоги, Новгорода и Полоцка и объединявшееся в единую «экспедицию» в Киеве и Витичеве, Константин Багрянородный, дав картину трудного плавания по Днепру до Черного моря, далее сообщает: «Они… приходят к Селине, так называемому рукаву реки Дуная. Пока они не минуют Селины, по берегу за ними бегут печенеги <…>. От Селины они никого уже не боятся и, вступив в Болгарскую землю, входят в устье Дуная» (De adm. 9).
Когда князь Игорь после первого неудачного похода 941 г. предпринимает в 944 г. новый поход на Царьград, то, сомневаясь в его успехе, он останавливает свой флот у устья Дуная, где и вступает с греками в переговоры, завершившиеся заключением договора. Первая битва Святослава с болгарами произошла также в низовьях Дуная, у Переяславца; здесь же через год, прижатый в Доростоле к Дунаю, он мужественно и безнадежно отстаивал свои права на землю, где «вся благая сходятся». После ухода Святослава землями по берегу Черного моря до Дуная вновь овладевает Византия, ведущая, однако, до 1018 г. упорную борьбу с Западно-Болгарским царством за преобладание на Балканах. Борьба эта кончается полной победой Византии и утверждением ее государственной границы по Дунаю. И когда в 1043 г. сын Ярослава Мудрого Владимир ведет Русь в последний поход на Царьград, то русский флот вновь останавливается на границе, у устья Дуная, где и решается вопрос: начинать ли здесь, в Подунавье, сухопутную войну (как хотела «русь» – жители Среднего Поднепровья) или же плыть на кораблях морем к Царьграду (как советовали варяги). Принятие второго решения приводит к поражению русского флота в морской битве, и остатки разбитых русских высаживаются на территорию прежде болгарской, а в то время «гречьской» земли, где их захватывают в плен и ослепляют греки.
Думается, что хорошим знакомством с этой некогда славянской, потом болгарской, а в XI в. «гречьской» землей по Дунаю объясняется и известное, внешне довольно непонятное обращение киевлян в 1069 г. к князьям Святославу и Всеволоду в связи с угрозой захвата Киева польскими войсками Болеслава и Изяслава: если вы не поможете нам, говорят киевляне, то мы, «зажегше град свой, ступим в гречьску землю» (ПВЛ 1950а: 116). Вряд ли киевляне понимали под «гречьской» землей Константинополь или малоазийское побережье, где даже русских купцов встречали с известной опаской и предосторожностями. И наоборот, угроза киевлян становится понятной и реально исполнимой, если предположить, что под «гречьской землей» подразумевалось принадлежавшее с 1018 г. грекам Подунавье, где некогда хотели обосноваться и Кий, и Святослав, где было известно городище Киевець и жило родственное славянское население.
О том, что киевские князья никогда не оставляли надежды на возвращение земель по Дунаю, говорит тот показательный факт, что, когда во главе Древнерусского государства в 1113 г. становится мудрый и осмотрительный Владимир Мономах, то первой его крупной внешнеполитической акцией становится неудачная попытка захватить в 1116 г. подунайские города, воспользовавшись внутренними неурядицами в Византии. Примерно в то же время (не позднее 1119 г.) из княжеских архивов, видимо, извлекаются договоры Олега, Игоря и Святослава с греками, а также текст первоначальной «Повести временных лет», содержащей рассказ о «дунайском этапе» общеславянской истории. Эти документы и сочинения включаются в официальный киевский летописный свод, редактируемый под непосредственным присмотром Мономаха и его сына Мстислава.
