— Пап, а куда ты вчера уезжал? (…). Ага, а теперь честно. (…). Пап, меня бесит, когда ты врешь. Пил? (…). Так бы и сказал сразу. Еще раз — я приеду и прибью тебя. Понял? (…). Все, давай мне Лизку.

В трубке послышалось шуршание, потом топот, затем грохот.

— Братан, ты там че, полдома разнес? (…). Хахах, ясно. (…). Да, все заебись. (…). Да, разбудил. (…). С кровати спихнул. (…). Лизка иди в сраку! Не на одной кровати мы спим! Он проснулся, встал со СВОЕЙ кровати, умылся, оделся, взял меня за ногу и сдернул с МОЕЙ кровати. (…). Да. Вот. (…). Правда?! Ооо, крутооо! Когда? (…). Ага, после обеда… Значит так. Мне нужна гитара. Ага, пиши. Гитара. Пожрать че нить. (…). Ам. Незнаю. Булочка, че ты пожрать хочешь?

Дин пожал плечами. А потом его осенило.

— Апельсинки.

Я рассмеялась.

— У нас с тобой еще в тумбочке апельсинки лежат.

Дин раскрыл глаза.

— Какие апельсинки?!

Я открыла тумбочку. В ней было пусто.

— ТЫ! СОЖРАЛ! ВСЕ! АПЕЛЬСИНКИ!

Лизка заржала мне в трубку.

— Эй, вожатик, ты лучше беги!

Дин поднялся с кровати.

— Лизка, гитару и килограмм апельсинов. Все, пока.

Я засунула телефон в карман джинс. Медленно поднялась с кровати. Дин постепенно перемещался к двери.

— УБЬЮ!

Дин рванул вниз, я, перелетая через три ступеньки, гналась за ним.

Дети хохотали.

— Опять Кексик и Дин!

Винчестер, хохоча, выбежал на улицу. Я — за ним. Дин запнулся и, размахивая руками, чуть не упал. Мне хватило этих двух секунд. Я догнала его и в прыжке сбила Дина с ног. Мы покатились по земле.

— Ты сожрал мои апельсинки!

Винчестеру нечего было ответить, и он просто ржал. Наконец, мы перестали катиться, и я начала его бить кулачками. Ага. Ему это как слону дробина. Дин лишь хохотал и отбивался. Наши дети выбежали на улицу. Они уже начали делать ставки.

Вдруг Дин резко перевернулся, и я оказалась под ним. Девчонки завизжали. Ясно, за кого они болели.

— Кекс, успокойся.

Дин наклонился к моему лицу и пристально смотрел мне в глаза.

— Ах ты ж сучонок…

Он понял, что его глаза нейтрализуют меня. И решил этим нагло воспользоваться.

Буря внутри меня постепенно утихала. Зелень в глазах Дина бушевала, словно летний лес. В глубине его зрачков я разглядела себя. Волосы растрепались, и красиво лежат на земле. По бокам от меня — руки Дина. Мои глаза широко распахнуты. Боже, да в его глазах можно увидеть целый мир…

Около десяти минут мы смотрели друг другу в глаза, не шевелясь.

— Дин! Кексик! Мы прибрались в корпусе.

Я вздрогнула. Дин моргнул и посмотрел на детей.

— Берем метелки, грабли, ведра, носилки в подсобке.

Дети убежали. Дин еще раз взглянул мне в глаза.

— Кексик… Хватит. А то мы не уйдем отсюда.

Он оттолкнулся от земли и встал. Протянул мне руку. Я встала и отряхнулась. Мы пошли в детям.

Да что ж за такое то?! Я еще полчаса буду ходить, как под гипнозом!

— Ты, пожиратель чужих апельсинов!

Дин обернулся.

— Дай спину отряхну.

Винчестер замер. Я схватила метелку и что есть силы долбанула его по спине.

— ЭТО ЗА МОИ АПЕЛЬСИНЫ!

Дин, потирая спину, хохотал.

С горем пополам мы прибрались около корпуса. Не считая того, что я то и дело дубасила Дина чем-нибудь, а он убегал от меня.

— Так, ребят, убираем инструменты, моем руки и собираемся в холле.

Дин пропустил меня вперед, чтобы я снова не огрела его чем-нибудь.

— Кексик, мириться будешь?

Я знаю, что бы подумала сейчас Лизка. Вот прям знаю. Я усмехнулась, вспомнив свою сестру.

— Это смотря как.

Дин пошло улыбнулся.

— Нууу…

Я уже замахнулась для подзатыльника.

— Я позвоню Сэмми, он привезет тебе что-нибудь!

Я рассмеялась.

— Пусть везет сок гранатовый.

Дааа, прет меня с него.

Дин рассмеялся.

— Ладно. Простишь?

Я скрестила руки на груди.

— Когда привезет — тогда прощу.

Дин усмехнулся.

Мы пошли в холл.

— Ребят, давайте споем!

— ДААА!

— Только у меня пока нет гитары. Так споем. Я буду ритм отбивать и петь, а вы подтягивайтесь.

Я села на полу, скрестив ноги по-турецки. Дин сел рядом, но я специально не обращала на него внимания.

Я немножко подумала, вспоминая песни.

Начала отбивать ритм по бедрам, полу и груди, меняя тональность.

— Я помню белые обои, черная посуда,

Нас в хрущевке двое,

Кто мы и откуда, откуда?

Задвигаем шторы, кофеек,

Плюшки стынут,

Объясните теперь мне вахтеры,

Почему я на ней так сдвинут?

Дети втянулись. Дальше мы пели вместе.

Дин молчал. Лишь с интересом следил за мной.

Когда песня закончилась, дети захлопали.

— Молодцы! Еще или по комнатам пойдете?

— ПО КОМНАТАМ!

— Тогда идите. Скоро на обед пойдем.

Дети подскочили и побежали по коридорам. Я демонстративно поднялась и пошла к себе в комнату. Дин пошел за мной.

Я зашла в комнату и подошла к шкафу. Нужно было переодеться. На улице потеплело, можно снять джинсы и надеть шорты. Я разулась и, недолго думая, стянула джинсы. В коротких шортах и рубахе прогарцевала к своему магнитофону.

— Ох, зима, хороша,

И поет душа.

И метель метет,

За собой зовёт.

А зовёт туда,

Где родные поля.

Где родные края,

И земля моя.

Я врубила музыку на всю громкость, пела и танцевала в пустой комнате. Любимая песня с детского новогоднего утренника. Этот танец я придумывала сама, поэтому знаю его наизусть. Неважно, что песня про русские зимы. Хорошая песня.

— Снег и ёлки,

Ледяные гонки.

Лыжи и санки,

Шапки-ушанки.

Снежные бабы,

Ямы да ухабы.

Русские зимы,

До чего ж красивы.

Я стояла спиной к двери и не увидела, как вошел Дин. Он замер в дверях, наблюдая за картиной, что развернулась перед ним. Девушка, в коротких шортах и рубахе, жмурясь от солнца, танцует и поет про Новый год.

— А когда загрустим,

То без дела не сидим.

Мы спешим на улицу,

Чтоб скорей зажмуриться.

От снега искристого,

Белого, пушистого.

От солнца лучистого,

Зимнего, чистого.

Так меня не тащило никогда. Мне нужно было куда-то девать себя. Я в танце расстегнула рубашку до половины, подвязала края под грудью, оголяя живот. Я любила зиму, любила Новый год, и сейчас полностью отдавалась этому танцу.

— Снег и ёлки,

Ледяные гонки.

Лыжи и санки,

Шапки-ушанки.

Снежные бабы,

Ямы да ухабы.

Русские зимы,

До чего ж красивы.

Я закрыла глаза и счастливо улыбалась. Перед глазами стояла снежная зима, ледяные горки, мы с Лизкой катимся с них в сугроб и хохочем…

— Ну, а вот Новый год,

Он уже к нам идет.

Он спешит к нам, друзья,

Жить нам без него нельзя.

Это шутки и смех,

Это радость для всех.

Так давай не скучай,

Вместе с нами запевай!

Я набрала воздуха в легкие и от души, чистым голосом, запела.

— Снег и ёлки,

Ледяные гонки.

Лыжи и санки,

Шапки-ушанки.

Снежные бабы,

Ямы да ухабы.

Русские зимы,

До чего ж красивы!

Музыка закончилась. Я сцепила руки за головой в замок и потянулась. Отвела душу!

— Кхэм.

— Блять.

Я обернулась. Дин стоял, скрестив руки на груди и опершись спиной на дверь. Я завешала лицо волосами. Так стыдно мне еще не было.

— Кекс…

Я помотала головой.

— Кексик, это было круто!

Дин захлопал в ладоши. Я подняла на него глаза.

— Правда?

Дин заулыбался.

— Правда. Мне понравилось.

Я улыбнулась. Хотела развязать рубашку, но Дин был против.

— Эй, куда?! Оставь, как есть!

Я усмехнулась и не стала ничего трогать. Натянула кроссовки. Подошла к Дину.

— Я жду сока.

Дин расхохотался. Я взяла его за рукав его рубахи и потащила к детям. Разговаривать я с ним не разговариваю, а насчет прикосновений никто ничего не говорил.