Согласно второму подходу, сторонники первого просто перепутали то, что нужно объяснять, с самим объяснением. Они начинают с общества или иных социальных образований, в то время как ими нужно заканчивать. Они считают, что социальное целиком состоит из социальных отношений, тогда как ассоциации состоят из таких связей, которые сами по себе несоциальны. Они вообразили, что социология ограничивается конкретной областью, тогда как социологи должны проникать всюду, где бы ни создавались новые гетерогенные ассоциации. Они уверены, что социальное всегда к их услугам, тогда как социальное – не та вещь, которую можно видеть или постулировать. Оно видимо только по следам, которые оставляет (при испытаниях), когда возникает новая ассоциация между элементами, не являющимися никоим образом «социальными». Они утверждают, что нас уже удерживает вместе сила общества, тогда как наше политическое будущее кроется в решении задачи, что соединяет нас вместе. Короче говоря, второе направление претендует на возобновление работы по соединению и собиранию, которая была резко прервана первым. Именно для того, чтобы помочь заинтересованным исследователям в пересборке социального, и написана эта книга.
По ходу изложения мы научимся отличать стандартную социологию социального от ее более радикальной разновидности, которую я буду называть критической социологией[7]. Последняя определяется следующими тремя признаками: она не только ограничивает себя социальным, но и замещает изучаемый объект другой сущностью, образованной социальными отношениями; она утверждает, что подобное замещение непереносимо для социальных акторов, вынужденных жить в иллюзии, что существует нечто «другое», помимо социального; и, наконец, она полагает, что возражения акторов против социальных объяснений их (действий) являются лучшим доказательством того, что эти объяснения верны.
Для ясности я буду называть первый подход «социологией социального», а второй – «социологией ассоциаций» (sociology of associations) (мне хотелось бы иметь возможность использовать слово «ассоциология»). Я понимаю, что это очень несправедливо по отношению ко множеству нюансов социальных наук, которые я тем самым свалил в кучу. Но это допустимо для предисловия, где приходится быть очень точным в отношении выбранных для описания непривычных аргументов, в то время как можно ограничиться простым наброском хорошо знакомой территории. Меня можно простить за эту небрежность, – ведь есть много блестящих введений в «социологию социального», но, насколько мне известно, нет ни одного введения в это маленькое субполе социальной теории[8], которое называется – кстати, как бы его назвать? Увы, но его историческое имя – «акторно-сетевая теория» (АСТ), – имя настолько неуклюжее, путаное и бессмысленное, что оно заслуживает того, чтобы его оставить. Если автор, к примеру, путеводителя волен давать новые комментарии по поводу страны, выбранной им для ознакомительного описания, то он, конечно же, не волен менять ее общепринятого названия, поскольку самый простой указатель и есть лучший. В конце концов, происхождение слова «Америка» является еще более несуразным. Я уже был готов отбросить это название, сменив его на более продуманное, вроде «социологии перевода», «актанто-ризомной онтологии», «социологии инновации» и т. п., пока мне не подсказали, что акроним АСТ хорошо подходит для обозначения подслеповатого, близорукого, страдающего трудоголизмом, обнюхивающего следы коллективного странника. Муравей, пишущий для других муравьев, – это как нельзя лучше подходит для моего проекта![9] В идеале слово «социология» подошло бы лучше всего, но им нельзя пользоваться, пока обе его составные части – понятия «социальное» и «наука» – не будут как-то отремонтированы. В этой книге я буду пользоваться словом «социология» чем дальше, тем чаще, хотя и оставляя выражение «социология социального» для обозначения репертуара, которым чересчур охотно, по-моему, ограничиваются другие социологи.
Как ориентироваться в литературе под рубрикой «Акторно-сетевая теория»
Большую часть относящейся к теме библиографии можно найти на прекрасном сайте «the Actor Network Resource» Джона Ло[10]. Истоки этого подхода можно найти в потребности в новой социальной теории, соответствующей бы исследованиям науки и техники [Каллон, Латур, 1981]. Но начался он, собственно говоря, с трех работ [Латур, 1988b; Каллон, 1986; Ло, 1986b]. Именно там не-человеки – микробы, морские гребешки, камни и корабли – по-новому предстали перед социальной теорией. Как я объясню на c. 87, когда речь пойдет о четвертой неопределенности, впервые для меня объекты науки и технологии стали, так сказать, социально-совместимыми. Философское обоснование этой идеи было представлено во второй части [Латур, 1988a], хотя и в форме, делающей затруднительным его понимание.
С тех пор АСТ развивалась во многих направлениях, анализировалась и критиковалась во множестве статей, указанных на сайте Ло. И хотя не существует четкого теста на принадлежность к АСТ, несколько таких тестов – ad hoc и на скорую руку – можно придумать. Нечего и говорить о том, что такая интерпретация АСТ отражает только мое видение. Эта книга претендует не на более общее представление, а лишь на более систематическое. Вот некоторые из тестов, которые я нахожу наиболее полезными.
Один из них – конкретная роль, отводимая не-человекам. Они должны быть акторами (см. определение на c. 64), а не просто жалкими носителями символической проекции. Но эта активность не должна быть силой того типа, который до сих пор ассоциируется с фактами или природными объектами. Так что если какое-нибудь исследование базируется либо на символическом, либо на природном типе причинности, нет оснований включать его в АСТ, даже если оно на это претендует. И наоборот, любое исследование, приписывающее не-человекам более открытый тип силы, нежели традиционная природная каузальность, и более действенный, чем символическая, может относиться к АСТ даже несмотря на то, что некоторым исследователям не хотелось бы каким-либо образом ассоциироваться с этим подходом. Например, одна биологическая работа [Купек, Сониго, 2000] могла бы принадлежать к АСТ потому, что в ней приписывается новая активная роль гену.
Другой тест заключается в том, чтобы выяснить направленность объяснения. Совпадает ли в итоге перечень того, что включается в сферу социального, все с тем же ограниченным набором, используемым для объяснения большинства элементов? Если социальное остается стабильным и используется для объяснения положения дел, – это не АСТ. К примеру, не имеет значения, насколько поучительной для всех нас оказалась работа «Социальное формирование технологии» [Бейкер, 1995], но она не входит в корпус АСТ, поскольку в ней социальное остается неизменным на протяжении всего исследования и им объясняется форма технологического прогресса. Но работа Мак-Нила (1976), хотя это никоим образом не автор из категории АСТ, заслуживала бы включения, поскольку у него изменяется список того, что вступает в ассоциации: в описание того, что должно быть «собрано» в империю, включены крысы, вирусы и микробы. В этом смысле работа Кронона (1991) – определенно шедевр АСТ, так как в ней для объяснения поступательной организации пространства столицы не привлекается никакая скрытая социальная сила. То же самое верно и в отношении работы по распределенному знанию [Хатчинс, 1995]. Поэтому большая часть истории науки и техники обладает значимостью для нашей программы, а социология искусства является нашим постоянным союзником, в особенности благодаря влиянию Хенниона (1993).
Третий и еще более сложный тест мог бы заключаться в выяснении того, направлено ли исследование на пересборку социального или по-прежнему настаивает на его рассеивании и деконструкции. АСТ ошибочно отождествляют с постмодернистской критикой «Великих нарративов» и «евроцентристской» или «гегемонистской» установки. Однако это большое заблуждение. Дисперсия, деструкция и деконструкция – не цели для достижения, а то, что нужно преодолеть. Гораздо важнее выяснить, какие новые институции, процедуры и концепты могут собрать и пересобрать социальное [Каллон и др., 2001; Латур, 2004b].
