В самолетах местных линий сиденья узкие и тесно прижаты друг к другу, и заметно все, что происходит внутри салона. Кабина плотно закрыта, и воздух рециркулирует. Если в воздухе есть какие-то запахи, они чувствуются. Невозможно не обращать внимания на человека, которому плохо. Он сгорбился в кресле. С ним что-то не так, но точно сказать, что происходит, нельзя.
Он прижимает ко рту бумажный пакет. Он сильно кашляет и что-то отхаркивает в пакет. Пакет раздувается. Возможно, он оглядывается по сторонам, и тогда видно, что его губы испачканы чем-то скользким и красным, смешанным с черными пятнышками, будто он жевал кофейную гущу. Его глаза рубиново-красного цвета, а лицо – лишенная выражения масса синяков. Красные пятна, которые еще несколько дней назад были небольшими звездообразными отметинами, расширились и слились в огромные, бесформенные фиолетовые тени; вся его голова стала черно-синей. Мышцы его лица обвисли. Соединительная ткань на лице растворяется, и лицо, кажется, свисает с костей, словно отделяясь от черепа. Он открывает рот и с трудом дышит в пакет, а рвота продолжается. Она не прекращается, и он продолжает извергать жидкость еще долго, несмотря на то что его желудок уже должен был быть пуст. Пакет до краев наполняется веществом, известным как vomito negro, или черная рвота. Она на самом деле не черная; это пятнистая жидкость двух цветов, черного и красного, месиво из свернувшихся сгустков и свежей красной артериальной крови. Это кровоизлияние, и кровь пахнет, словно на бойне. Черная рвота заряжена вирусом. Пассажирский салон наполняется запахом этой невероятно заразной, смертельно опасной жидкости. Бумажный пакет полон черной рвоты, поэтому Моне закрывает его и закатывает сверху. Пакет разбухает и размягчается, грозя протечь, и он передает его стюардессе. Когда горячий вирус размножается в организме хозяина, он может наполнить тело вирусными частицами от мозга до кожи. Военные эксперты в таких случаях заявляют, что вирус прошел «экстремальную амплификацию» (увеличение числа копий ДНК вируса – прим. науч. ред.). Это совсем не похоже на обычную простуду. К тому времени, когда экстремальная амплификация достигает максимума, пипетка крови жертвы может содержать 100 млн частиц вируса. В ходе этого процесса организм частично превращается в вирусные частицы. Другими словами, носитель одержим формой жизни, которая пытается преобразовать носителя в себя. Однако превращение проходит не совсем успешно и приводит к появлению большого количества разжиженной плоти, смешанной с вирусом, к своего рода биологической катастрофе. Экстремальная амплификация случилась и у Моне, и черная рвота стала признаком этого.
Он, кажется, напряжен, как будто любое движение может разорвать что-то внутри него. Его кровь сворачивается – в сосудах образуются тромбы, и эти тромбы оседают повсюду. Его печень, почки, легкие, руки, ноги и голова забиты тромбами. По сути, у него инсульт по всему телу. Тромбы скапливаются в мышцах кишечника, перекрывая кровоснабжение. Мышцы начинают атрофироваться, и кишечник расслабляется. Моне, кажется, уже не полностью осознает боль, потому что сгустки крови, застрявшие в его мозге, перекрывают кровоток. Повреждение мозга стирает его личность. Это называется деперсонализацией. При ней исчезают живость и детали характера, и человек превращается в автомат, ходячую куклу. Маленькие участки его мозга разжижаются. Высшая нервная деятельность, сознание угасают первыми, но более глубокие части ствола мозга (примитивный мозг крысы, мозг ящерицы) пока еще живы и функционируют. Можно сказать, что личность Шарля Моне уже умерла, а оболочка Шарля Моне продолжает жить.
Приступ рвоты, похоже, повредил несколько кровеносных сосудов в его носу – у него начинается носовое кровотечение. Кровь льется из обеих ноздрей, блестящая, чистая, артериальная жидкость, стекающая по зубам и подбородку. Кровь не останавливается, потому что факторы свертывания были израсходованы. Стюардесса дает ему несколько бумажных полотенец, которыми он затыкает нос, но кровь все равно не сворачивается, и полотенца промокают насквозь.
Если рядом с вами в самолете сидит больной человек, вы, возможно, не захотите смущать его, привлекая внимание к проблеме. Вы говорите себе, что с этим человеком все будет в порядке. Может быть, он плохо переносит полеты. Его тошнит, беднягу, а в самолетах у людей действительно идет кровь из носа, воздух такой сухой и разреженный… и вы робко спрашиваете его, нужна ли ему какая-то помощь. Он не отвечает или бормочет непонятные слова, поэтому вы пытаетесь игнорировать его, но полет, кажется, продолжается вечность. Возможно, помощь ему предложат стюардессы. Но у жертв этого типа горячего вируса изменяется поведение, из-за чего они могут быть неспособны ответить на предложение помощи. Они становятся враждебными и не хотят, чтобы их трогали. Они не хотят говорить. Они отвечают на вопросы ворчанием или односложно. Они, кажется, не могут подобрать слов. Они могут назвать вам свое имя, но не могут назвать день недели или объяснить, что с ними случилось.
«Friendship» движется сквозь облака, следуя вдоль рифтовой долины, и Моне откидывается на спинку сиденья, и теперь он, кажется, задремал… Возможно, некоторые пассажиры задаются вопросом, не умер ли он. Нет-нет, он не умер. Он движется. Его красные глаза открыты и немного двигаются.
День клонится к вечеру, и солнце опускается за холмы к западу от рифтовой долины, разбрасывая во все стороны лучи света, как будто раскалываясь по экватору. «Friendship» плавно поворачивает и пересекает восточный склон разлома. Земля поднимается выше и меняет свой цвет с коричневого на зеленый. Под правым крылом появляются холмы Нгонг, и самолет, снижаясь, проходит над парком, полным зебр и жирафов. Через минуту он приземляется в Международном аэропорту имени Джомо Кеньятты. Моне шевелится. Он все еще может ходить. Он встает, с него капает. Спотыкаясь, он спускается по трапу на летное поле. Его рубашка превратилась в красное месиво. У него нет багажа. Его единственный багаж – то, что внутри, груз усиленного вируса. Он превратил Моне в ходячую вирусную бомбу. Он медленно входит в здание аэровокзала и выходит на извилистую дорогу, где всегда стоят такси. Таксисты окружают его:
– Такси? Такси?
– Найроби… Больница, – бормочет он.
Один из них помогает ему сесть в машину. Таксисты Найроби любят поболтать со своими пассажирами, и этот, вероятно, спрашивает, не болен ли он. Ответ должен быть очевиден. Желудок Моне теперь чувствует себя немного лучше. Он не пустой, разорванный и горящий, а тяжелый, тупой и раздутый, словно он только что поел.
Такси выезжает на шоссе Ухуру и направляется в Найроби. Оно проезжает через луга, полные медовых акаций, мимо фабрик, а потом сворачивает на развязку и оказывается посреди шумной уличной жизни Найроби. Толпы людей крутятся на обочинах дороги, женщины идут по протоптанным грязным дорожкам, мужчины слоняются без дела, дети катаются на велосипедах, мужчина чинит обувь на обочине, трактор тянет тележку с углем. Такси сворачивает налево, на Нгонг-Роуд, проезжает мимо городского парка, поднимается на холм и группу высоких каучуковых деревьев, сворачивает на узкую дорогу, минует ворота охраны и въезжает на территорию больницы Найроби. Оно паркуется на стоянке такси рядом с цветочным киоском. На табличке возле стеклянной двери написано: «Отделение травматологии». Моне протягивает водителю деньги, выходит из машины, открывает стеклянную дверь, подходит к окошку администратора и показывает, что ему очень плохо. Ему трудно говорить.
Он истекает кровью, и они примут его через минуту. Ему придется подождать, пока позовут врача, но врач примет его немедленно, волноваться не нужно. Он садится в комнате ожидания.
Комната небольшая, уставленная мягкими скамейками. Ясный, сильный древний свет Восточной Африки льется через ряд окон и падает на стол, заваленный грязными журналами, образуя прямоугольники на сером камне пола со стоком в центре. В комнате смутно пахнет древесным дымом и потом, и она забита людьми с затуманенными глазами, африканцами и европейцами, сидящими плечом к плечу. В отделении травматологии всегда есть кто-то, кто порезался и ждет наложения швов. Люди терпеливо ждут, прижимая к голове мочалку, держа повязку на пальце, и на ткани можно увидеть пятно крови. Итак, Шарль Моне сидит на скамейке в приемном покое, и он мало чем отличается от других людей в комнате, если не считать его покрытого синяками невыразительного лица и красных глаз. Табличка на стене предупреждает пациентов о ворах-карманниках, а другая табличка гласит:
