Лицо Тритрети расплылось в улыбке. Он расслабился.

— Ну конечно! Как же я сам это упустил? Конечно, ты хочешь мести.

— Ты можешь мне это дать? — следуя совету Риды, я попытался перехватить инициативу в разговоре.

Тритрети откинулся на спинку кресла, размышляя.

— Возможно. Не всех и не сразу, но возможно, — сказал он. — Чьей крови ты жаждешь больше всего?

Тут даже особо задумываться не пришлось, воспоминания пришли сами: топи Риды, ее владения. И я, полностью в ее власти, в ее болотах, тону в вечно голодной трясине, хватаюсь руками за растущий по краю чертополох, оставляя на его острых, как бритва, листьях кровавые следы. Цветы чертополоха на болотах Риды недаром имеют такой уникальный кроваво-красный оттенок. Я погружаюсь все глубже.

«Не стой как колода!» — услышал я голос Риды, и какая-то сила бросила меня вперед. Я упал на колени, оказавшись у самого кресла Тритрети, вернувшись в реальность, но все еще хватая ртом воздух.

— Рида! — прохрипел я, тщетно пытаясь выбросить ведьму из своей головы.

— Сколько эмоций, — одобрительно улыбнулся Тритрети, глядя на меня сверху вниз. — Эту принцессу, пожалуй, я могу тебе обещать.

Я заскрипел зубами. Рида разыграла сцену, дергая меня за ниточки. Как же мне надоело быть марионеткой.

«Я твой!» — подсказал мне голос принцессы.

— Я твой! — послушно повторил я.

Тритрети кивнул. Я его убедил. Надо же. Вероятно, он считывает эмоции, а не мысли. Можно сколько угодно злиться на Риду, но сейчас она спасла мне жизнь.

— Принеси нашему новому другу стул, — приказал Тритрети Глебу.

Я не поверил своим ушам. В гостиной не было стульев! Глебу придется выйти на кухню. Между нами окажутся два метра коридора. Неужели они действительно настолько мне поверили? Я заставил все свои чувства замолчать, чтобы не насторожить Тритрети.

И Глеб действительно вышел из комнаты!

Тритрети почувствовал перемену моего настроения, но не успел среагировать. Дождавшись, когда Глеб окажется на максимальном расстоянии от меня, я призвал на помощь всю свою удачу и прыгнул в окно. Оттолкнулся я достаточно сильно, чтобы вылететь вместе с разбитым стеклом и частью рамы.

Я помнил, что там, во дворе, было дерево. Но седьмой этаж — это плохо. Это высоковато даже для меня. Даже с учетом дерева. Мне удалось ухватиться за ветку, которая сломалась под моим весом, но немного смягчила падение. Ошалев от боли, я все-таки заставил себя вскочить на ноги. Из глаз посыпались искры, но в целом мне это удалось, значит, ноги я не сломал, отделался ушибами.

И все же я потратил впустую слишком много времени. Вопреки моим надеждам, Глеб не стал спускаться по лестнице, а повторил мой прыжок. Точнее, сделал то, что не удалось мне, — повис на ветви дерева и с кошачьей грацией мягко спрыгнул на землю. Я метнулся со двора, прекрасно понимая, что шансов у меня нет. Глеб легко догнал меня уже за углом дома и броском повалил на землю. Я откатился, выхватывая нож, но моментально получил ботинком по кисти. Несколько пальцев сломалось, и я, завыв от боли, разжал руку. Затем последовал удар по почкам, еще раз по и так сломанным ребрам. Я сжался в комок, ожидая, что он меня добьет, но удары прекратились.

Я откатился, не пытаясь встать, и поднял голову. Глеб смотрел куда-то за меня. Я проследил за его взглядом. В нескольких метрах на дорожке валялся красный чертополох. Я даже не сразу понял, откуда он здесь. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это та самая веточка, которую я отдал общительному мальчишке Виталику. Видимо, пацан бросил мой сувенир, чтобы не тащить домой всякий мусор.

Глеб подошел к цветку, присел рядом и накрыл его ладонью. Даже не пытаясь понять происходящее, я отполз на несколько метров, со второй попытки встал на ноги и припустил изо всех сил по улице, все время ожидая, что Глеб меня настигнет, но ни разу не набравшись смелости оглянуться.

Поставив собственный рекорд скорости, я добежал до метро, перепрыгнул через турникет, прошел по переходу, где утром играли мои музыкантши, а теперь царила тишина, и ухватился за последний вагон уходящего поезда. Пальцы правой руки были сломаны, держаться левой было неудобно, но такие мелочи меня не волновали. Я на каждой станции ждал, что Глеб вот-вот появится на платформе. Или свесится ко мне с крыши вагона на каком-нибудь перегоне. Пятая станция. Шестая. Еще одна. Я не мог поверить, что выкрутился из этой передряги. Поезд тронулся. Еще минута десять секунд.

Я приготовился, считая удары своего сердца. Конечно, я делал это уже тысячи раз, но сегодня был явно не мой день. Не хватало еще промахнуться мимо платформы «Кардус». Три, два — прыг. В темноте тоннеля я соскочил на платформу, о которой знали только жители Леонтоподиума. Станция «Кардус» никогда не освещалась, и, хотя я никогда и не видел знака, стоящего на узкой платформе, я знал, что там написано «Кардус. Переход в Леонтоподиум. Осторожно: топи».

— Еще раз объясни мне, потому что я не понимаю, как это — ты не знаешь, где он? — Бездонные, как черные дыры, глаза принцессы Рады прожигали меня насквозь.

Железный набалдашник ее трости впился мне в подбородок, так что опустить голову я не мог. Говорить тоже было не особо удобно, но на фоне других моих неприятностей этого даже и замечать-то не стоило.

— Я не знаю, где Карл, — твердил я, второй раз за этот проклятущий день тщательно подбирая слова, которые будут правдой, — скорее всего, он мертв. И где его труп, я тоже не знаю.

Я решил молчать о Глебе и Тритрети. Конечно, если моя ложь когда-нибудь всплывет, мне будет очень и очень плохо, но, если принцессы узнают, что мной интересуется Тритрети, я обречен, без вариантов.

— Ты что, не смог его учуять?

— Смог. Но потом упустил шанс вернуть Карла в Леонтоподиум, — признался я, выбирая как можно более обтекаемые формулировки.

— Как именно ты его упустил?

— Я отвлекся на соблазны Федерации, — в какой-то мере это было правдой — Тритрети ведь пытался меня соблазнить, а уж он-то точно часть Федерации.

К моему удивлению, Рада приняла мою версию и даже не стала настаивать на подробностях.

— Элла права — ты бесполезный мусор! — вздохнула она, ощутимо двинув мне в висок тростью.

В глазах потемнело, по щеке побежала струйка крови. Я поспешно вытер ее рукавом, меня бросало в дрожь от одной мысли о том, что я заляпаю белоснежные ковры Рады. В лилейном доме все, начиная от мебели и заканчивая шторами, стерильно-белого цвета. У Рады какая-то просто маниакальная тяга к чистоте.

— Я готов понести любое наказание, — пробормотал я.

Рада направилась к белому столику у окна, где оставила свой бокал с коньяком. Ее хромота была почти незаметна, и единственным по-настоящему тяжелым последствием наших демократических выборов для Рады стала потеря возможности танцевать. Танец был ее страстью, и, конечно, Рида знала об этом, целясь в колено. Никакие лекарства Леонтоподиума не смогли помочь Раде, об этом Рида тоже позаботилась. Печальная история, хотя, по сравнению с другими сестрами, Рада легко отделалась.

В ее движениях все еще угадывалась грация балерины, но при этом в Раде не было ни грамма шарма, она была слишком жесткой: всегда идеально уложенные черные волосы — из всех принцесс она одна носила короткую стрижку, безупречно белая кожа, минимум макияжа, накрахмаленная белая блуза и строгая черная юбка в пол. Ничего никогда в ее облике не менялось. Всегда только два цвета — черный и белый. В этом была вся Рада — железный страж Леонтоподиума.

В королевстве Элеоноры Рада, ее правая рука, отвечала за нашу безопасность как от внешних, так и от внутренних врагов. Еще она занималась логистикой и вопросами продовольствия, но это уже не по призванию, а из-за необходимости.

Я, со все нарастающим страхом, ждал ее решения, но Рада не торопилась. В отличие от большинства принцесс Леонтоподиума, Рада не имела склонности к садизму, и я был уверен, что она медлит не из желания помучить меня, а просто взвешивает все варианты.