– Ой, простите, – засмущалась она. Но никто не обратил на неё внимания.

– Так на чём мы остановились? – отвлёкся Ринат, вытирая салфеткой рот.

– Кхм, на литературе. Творчество Перфилова…

– Ах да, смешение жанров, – и он снова откусил от гамбургера и одновременно зажевал картошкой фри, предварительно окунув её в кетчуп, – у Перфилова есть смешение жанров. Но у кого так классно ещё получается? Я очень не котирую современную российскую литературу. Очень я не люблю вот эти «Россия наша, Россиюшка», пиво, водка, селёдочка. Не котирую постсоветскую серость. И интерес к советской эпохе «оттепели», ну прям готовые сюжетцы для федеральных телеканалов. Не люблю я всё то говно (пардоньте за мой французский), которое меня окружает КАЖДЫЙ день. Сколько трагизма, немощи, ублюдства, и всё на фоне политических дискуссий о загадочной стране Россия. Прямо-таки гой ты Русь моя. Скука!

– Этими словами ты хоронишь всех классиков…

– Я не трепещу перед ними. Это всё в прошлом. Современные российские писатели делают всё под копирку. Спроси любого, почитай рецензии на «Лайвлибе», например. Да почти каждый скажет тебе о том, что с большой неохотой берётся за российские новинки. Пожалуй, что Пелевина можно выделить. Есть и другие исключения. Но мне смешны эти размышления о России. Нужно мыслить абстрактно. Нужно описывать человеческие чувства: любовь, страх, горечь. Это главное! Всё остальное повторяется из года в год! Все проблемы человечества. Особенно политические режимы. И поэтому я люблю Перфилова за оригинальность мышления.

Ни в коем случае я не умаляю заслуг Достоевского, Толстого, Гоголя и других писателей 19 века. Я сам их люблю и читаю. Но они всё уже сказали про нашу страну, зачем это сейчас повторять??? Всё циклично, всё повторяется. Читаешь про то время, и до сих пор это актуально в наши дни. Ничего не изменилось. Кровью обливается сердце, когда читаешь поэму «Хорошо!» Маяковского. Оттого, что ничего этого нет в нашем российском обществе, того, что описано в эпилоге поэмы. И оттого, что начало поэмы полностью в наше время повторяет ситуацию, проигранную 100 лет назад.

– Ты слишком загнался, Ринат, но частично я соглашусь с тобой. Хотя фон нашей действительности (хотя бы фон!) должен присутствовать, поскольку писатель – творец своего времени. Современного ему. Однако я считаю, что можно любить всех. Из современных – ты забыл Толстую с «Кысью», Иванова с его «Географом», а также Лукьяненко со всеми его фантастическими романами. А как же Гришковец? Или Водолазкин? Примеров-то уйма. Остальное – шелуха, я согласен. И она временно популярна в нашей стране. Но как ты объяснишь то, что может стать популярным на века? Где гарантии?

– Главное – это глубина. Вот, что самое главное в любом произведении. Как далеко пошел писатель, как копнул далеко. А копание – дело рискованное. Достоевский, Андреев, Кафка… Уйма, как ты говоришь, примеров. Глубина – это вечность. Эти работы будут точно помнить. Ещё недавно ты говорил, что Перфилов тебе надоел. Мне – нет!

– Ну слушай, это странно. Я могу любить Беккета, но не чураюсь своей любви к Гашеку. А потом и за Кинга можно сесть.

– Глубина, Семён, глубина.

В этой беседе Семён чувствовал себя пациентом в психиатрической больнице, а Ринат казался врачом. В какой-то момент ему хотелось встать и уйти. Не уйти, а выбежать из кафе. Домой.

«Кстати, там меня ждёт докторская колбаса», – подумал он и сглотнул в очередной раз слюну.

Семён посмотрел на Ярославу. Её роль была непонятна. За весь вечер она ни слова не сказала. Только пила свой коктейль и внимательно наблюдала за их разговором.

– Всё равно, – вставил Семён, – Перфилов в десяти романах разжёвывает одни и те же проблемы, просто несколько в иных интерпретациях. Он раб одной роли. И да, он исписался. Я по старой привычке покупаю его книги, если не идея, то хотя бы красота слога радует глаз. Но ничто не сравнится с «Безумцией невиновности» и «Гвоздём».

– А как же «Комната» или «Процедура»? – словно обидевшись, спросил Ринат. – Не понимаю. Ты ещё скажи, что вся литература – это просто развлечение.

– Литература – это спасение.

– Спасение?

– Не понимаю людей, которые говорят о художественной литературе как о чём-то неполезном. Любой человек назовёт тебе 10 полезных книг – Лабковский, Карнеги, Экер, ещё кто-нибудь. Но и он же назовёт тебе сотню известных книг. То, что духовно развивает и делает тебя свободным. Сотня книг художественной литературы. Почему они так желанны до сих пор и читаемы?

– В них выдуманная история, но не просто история, а попытка какого-либо писателя рассказать о себе и своём окружении. Тот, кто узнает себя в нём, становится его поклонником и читает постоянно. Ищет в нём родственную душу, близость. И, возможно, спасение, как ты говоришь.

– И глубина, – вставил Семён, – она есть даже в юмористических романах и в книгах развлекательного жанра. И в развлечении есть шлак и есть качество. Я же подразумеваю качество!

Они замолчали. Семён больше не мог говорить, в то время как Ринат находился в задумчивости. По его бледному лицу было видно, что он не хотел соглашаться с собеседником. Он давно доел гамбургер и допил сок, и весь его вид напоминал тарелку со скомканной салфеткой, кусочками салата и пустым стаканом. Сейчас он всё больше смотрел на Ярославу. Эта девушка ему казалась загадочной и необычной. С такой он ещё ни разу не встречался.

«Любовь любовью, а деньги деньгами», – как всегда любил говорить отец Рината. Но Ярослава не казалась такой. Это тот человек, которого могли ещё в школе считать странным и необычным, этакой белой вороной на задних партах.

– Простите…

Троица молодых людей оглянулась. Перед ними с пустым подносом стояла официантка.

– Простите, я слышала, что вы говорили про Перфилова. Писателя.

– Частично, – сказала Ярослава, аккуратно и без шума допивая последние капли коктейля из трубочки.

– Я слышала, что он сейчас в Магическом театре.

– То есть как? Вы знаете, где он? – встрепенулся Ринат. – Вы серьёзно?

– Серьёзно, как все книги Перфилова, – будто обидевшись, ответила официантка.

– Простите… – подошёл Семен и посмотрел её имя на бейджике. – Лена, мы пришли на его встречу, он представлял свою новую книгу. На месте в «Обчитышах» его не оказалось. Человек пропал. И вдруг, оказывается, что он скрывается в театре.

– Я бы не сказала, что скрывается. Просто безумствует. Моя подруга там работает. Для меня все эти ваши писатели пустой звук. Все они невротики. А мне это неинтересно.

– Хорошо, тогда рассчитайте нас, – поспешил Ринат.

Троица вышла на улицу. Рядом с кафе стояли две машины такси. Ринат хотел было подойти к ним, но Семён остановил его.

– Да тут недалеко, ты чего? Дойдём за пару минут.

Долго уговаривать не пришлось, и они пошли за угол, в гущу тёмных узких переулков. Ринат шёл впереди Семёна и Ярославы, словно пытался их поторопить. Вокруг никого не было. Попалось несколько людей, и то это были не прохожие, а работники магазинов или церквей, вышедшие покурить. Троица свернула в сторону Спасской улицы, которая вела до Усачёвского вала. Дома вокруг уже спали. Усадьбы, двухэтажные офисные здания, церкви и их высокие ограждения тенью ложились на дорогу, словно мечи, преграждающие путь.

Среди этих камней, в этой вечерней тиши располагалось здание Магического театра. Оно напоминало маленький храм, окружённый высоким бетонным забором, чью надпись над деревянной дверью скрывали кроны деревьев. Рядом висел стенд с афишами спектаклей от «Превращения» до «Чапаева и Пустота» с известными столичными актёрами.

– Афиша старая, – присмотрелся Ринат, – Михаил Ефремов тут, Евгений Миронов…

– Театр давно вообще работает? – спросила Ярослава.

Её слова совпали со звоном набата, прозвучавшим за спинами ребят со стороны Елизаветинской церкви. Звон был мощным, словно он пытался разбудить безлюдные улицы. Казалось, что фонарный столб будет трястись от ударов звуковых волн, а лампа упадёт троице на голову.