Вполне идентифицируемо и читаемое школьницей Линой произведение Габриеле д’Аннунцио. Это роман «Наслаждение» (1889). Девочка удивлялась, что автор с восторгом описывает «женщину с низким лбом». Вот эти строки в романе д’Аннунцио: «Воистину, она была еще более соблазнительна, чем тогда. Некая пластическая тайна ее красоты стала еще темнее и увлекательнее. Ее голова с низким лбом, прямым носом, дугообразными бровями, отличалась таким чистым, таким строгим, таким классическим очерком»[22]. Она – это Елена, не просто возлюбленная главного героя романа, эстета графа Андреа Сперелли, но женщина, восславляемая и почитаемая им.

В пересказе это выглядит чем-то сродни копеечному, базарному чтиву (в таком духе, кстати, была дореволюционная экранизация «Сладострастие», сделанная Петром Чардыниным в 1915 году). Но тут-то речь идет о литературе совсем другого сорта! «Наслаждение», первый же роман д’Аннунцио, написанный им в 25-летнем возрасте, стал ключевым текстом итальянских декадентов, эстетическим манифестом декадентства. Конечно, девятилетняя девочка не могла по-настоящему понять и оценить декадентский роман д’Аннунцио. Но, с другой стороны, так же несомненно, что опорные смыслы этой книги у нее в душе остались – почтение к женщине, культ красоты, восхищение вечным Римом (который кстати, будет играть такую большую роль в жизни ее дочки и внучки).

Откуда же взялись такие книги у тетушек? «Возможно из старых, недоуничтоженных советской властью библиотек»[23], – предполагает Костенко. Но как бы то ни было, нам стоит отдельно осознать, осмыслить сам факт наличия такой библиотеки в доме, где воспитывалась Лина; сам круг ее общения – три тетушки, читающие такие книги; всю ее в широком смысле семью, в которой не боялись хранить такие книги. И все это – не будем забывать! – в середине страшных для Украины 30-х годов. Для советской власти того времени Фрейд и д’Аннунцио – крайне сомнительные авторы.

Для начала отметим, что родители Зигмунда Фрейда имели прямое отношение к Украине. Семья его отца до переезда в Вену жила в Галичине, мать родилась в Бродах, выросла – в Одессе (в том же «Тотеме и табу» в качестве примера достаточно врачебных случаев из Одессы). Советская власть поначалу позитивно относилась к теориям Фрейда, видя в них материалистическое объяснение поведения человека. Фрейдизм пытались скрестить с марксизмом. В стране открывались соответствующие научные подразделения (Психоаналитическое общество при Наркомпросе, Психоаналитический университет). Но после широкой дискуссии в середине 20-х годов теории Фрейда были объявлены идеалистическими, несовместимыми с марксизмом, а психоанализ – разгромлен.

В чем-то похожей была судьба и наследия д’Аннунцио. Прежде всего, стоит отметить, что к его творчеству с большим интересом относилась Леся Украинка. Она еще в 1899 году подготовила для заседания Киевского литературно-артистического общества глубокий доклад «Два направления в новейшей итальянской литературе (Ада Негри и д’Аннунцио)». В следующем году статьи Украинки, сделанные на основе этого доклада, вышли сразу в нескольких журналах. По сути, у истоков «д’аннунцимании», нахлынувшей на Российскую империю, и продолжавшейся до начала 1920-х годов, стояла именно Леся Украинка. (И уже после нее волна эта захватила российских поэтов – Брюсова, Блока, Цветаеву.) Показательно, что когда Лев Троцкий в том же 1900 году по горячим следам разоблачал скверную сущность итальянца (статья «Кое-что о философии “сверхчеловека”»), он ссылался именно на материал и переводы Леси Украинки.

Отношение к д’Аннунцио при советской власти было неоднозначным. К примеру, чуткий Маяковский еще в 1919 году раскусил его и заклеймил, написав в «Советской азбуке»: «Фазан красив. Ума ни унции. / Фиуме спьяну взял д’Аннунцио» (Республика Фиуме – сепаратистское образование, существовавшее несколько месяцев в городе Риеке, д’Аннунцио был его диктатором). Но с другой стороны, в первой половине 1920-х д’Аннунцио еще воспринимался многими как военный герой, бунтарь, и даже, в общем-то, революционер. Лишь где-то с 1925 года в СССР окончательно разобрались, что это не та революция, не «красная», а «черная». После чего поэт-писатель и недолгий диктатор был надолго заклеймен как чернорубашечник, фашист. И почти забыт – вплоть до начала 1990-х.

Два только имени, Фрейд и д’Аннунцио, но насколько же они углубляют понимание того, в каких условиях росла и развилась Лина Костенко. 1930-е годы. Советская власть все жестче брала под контроль писательство и книгоиздание. После создания в 1934 году Союза писателей СССР контроль этот стал абсолютным. А маленькая Лина, меж тем, росла в несколько другом мире посреди другой литературы. В семье украинских интеллигентов, чье становление происходило на волне «украинского возрождения», украинизации 1920-х годов. Это люди в рыночные нэповские годы покупавшие и сохранявшие не простенький масслит, каких-нибудь «Месс Мэнд» и «Остров Эрендорф», а литературу высшего образца – как художественную, так и, говоря сегодняшним языком, non-fiction. Люди, не боящиеся держать и читать такую литературу в годы все более страшных репрессий. Вплоть до 1939 года!

…Но вернемся к маленькой Лине, ее «чарівним декораціям» – принцессиным цветам и сказочным садам. Тетушкин сад, по ее словам, «был самым таинственным»: «Там были облака сирени и невероятные розы. Самая младшая из принцесс… любила розы, выписывала новые сорта, а может и сама давала им имена – “Мона Лиза”, “Царица Тамара”, “Анна Каренина”. Даже варенье варили из роз»[24]. Не правда ли, после этого понятней становится буйство цветов (не только «кольорів», а и «квітів») в ее поэзии. Розы, сирень, астры – несть числа им, сквозь всю поэзию.

Но не будем забывать и про бабушкин сад. Более прагматичный, поскольку в нем больше фруктов. Вишни, яблоки, груши, разных сортов, в разную пору – цветения, созревания, опадания листьев. Ими тоже наполнена поэзия Костенко. («Стояла груша, зеленів лісочок. / Стояло небо, дивне і сумне. / У груші був тоненький голосочок, / Вона в дитинство кликала мене»[25].)

Но при этом в разговоре с дочерью Костенко уточняла, что цветочный «Бузиновий цар» из стихотворения, давшего имя всему детскому сборнику 1987 года, жил все же не в тетушкином, а именно в бабушкином саду – в самых густых зарослях, куда ей запрещали ходить. Но она ходила и видела – по настоящему видела! – его светящие из пахучей сирени глаза: