И вот потом и те, и другие становятся, скажем, депутатами, встречаются в Думе и начинают долго и витиевато дискутировать перед телекамерами о целях и методах реформирования России...
В небольшой квартире тенькнул короткий звонок.
Сидевший перед компьютером хозяин досадливо шевельнул плечом. Он очень не любил отрываться от работы неизвестно зачем, как правило, по пустякам,- а сейчас он работал. Он терпеть не мог незваных гостей, а сейчас никого званого не ждал.
Шкодливо вскинулась мысль вообще не подходить к двери. Но показалось невежливо. Да и тот факт, что позвонили прямо с лестницы, требовал объяснения. Хозяин встал и, пошаркивая шлепанцами, неспешно двинулся в коридор. Замок скрежетнул, как всегда, потом лязгнул, как всегда - и дверь распахнулась.
Хозяин перестал дышать, и сердце его неприятно, как на чересчур раскачавшихся качелях, сорвалось вниз. На какое-то мгновение хозяину почудилось, что к нему пришел и, как ни в чем ни бывало, стоит сейчас в лестничной полутьме его умерший несколько лет назад старший брат.
А потом хозяин узнал гостя, и сердце его опять провалилось.
Они не виделись без малого лет сорок. И, сказать по совести, хозяин предпочел бы вообще с ним уже не встречаться. Непроизвольно он шагнул вперед - перекрывая дверь, чтобы гость не вошел.
- Здравствуйте... - проговорил Быков скованно.- Извините за вторжение. Предупредить о приезде я, понимаете, не мог.
- Понимаю,- ответил хозяин, овладевая собой. И уже вполне спокойно проговорил: - Но и вы меня простите. Зайти я вас не приглашаю. У меня сейчас Сорокин, Витицкий... Может получиться неловко.
Быков шевельнул коричневой кожей лба.
- Разумеется,- прогудел он после отчетливой паузы.- Я, собственно, так и думал. Я всего на несколько слов. Просто... знаете... Хотел вас поблагодарить. За все.
Он умолк. Хозяин снова растерялся. Он ожидал иного - хотя не смог бы сказать, чего именно. Чего-то более... насилующего. Этот человек уже одним лишь своим возвращением из прошлого был способен его, нынешнего - исказить. Во всяком случае, такое опасение мелькнуло.
Теперь за него было как-то совестно перед гостем.
- И чтобы это сказать, вы тащились в такую даль?
- Ну, не так уж это и далеко. Просто надо дорогу знать. Да и... простите, но разве есть что-то более важное, чем успеть сказать "спасибо" человеку, которому благодарен?
- Возможно... - с сомнением протянул хозяин.
- Мы прожили мощную, полную жизнь. Настоящую. Такую, какая и присниться не может всем, кто тут... хлебает пиво из горлышек в вагонах метро или с улюлюканьем пугает старух на перекрестках, раскатывая в... в пахеро. А дети наши... они вообще живут среди звезд. Благодаря вам. Вот... собственно, и... - Быков беспомощно повел рукой. Потоптался.- Мне казалось, что вам будет приятно это узнать... нет, не то что приятно... Важно. Что вам легче станет, если... вы будете это знать. Нам там это важно - чтобы вам стало легче.
Быков готов был к тому, что в этот решительный миг может оказаться косноязычным,- но никак не ожидал, что окажется косноязычным настолько. И теперь он ничего не мог с собой поделать, и ничего уже было не поправить. А в неподвижном, затемненном автобусе, рокочущем под дождем, как пустой барабан,- сидел, прикрыв глаза, Иоганыч, и надо было скорее возвращаться. Все оказалось ужасно. И, пожалуй, глупо. Бессмысленно.
- И не обращайте вы внимания на нынешних изысканных... кто от большого ума ставит теперь все с ног на голову в демократическом... ключе. Как когда-то коммуняки здешние с ног на голову ставили. У всех свои тараканы. Помню, в "Знамени", что ли... В общем, в каком-то из прославленных рупоров нового мышления, в аванпосте демократизации. Сюва... Васю... дю... тьфу! Вылетело вдруг,- виновато и как-то по детски сказал он.- Дескать, гуманизма у вас не хватает, потому что вас не интересуют маленькие люди и их проблемы, а только герои да борцы. Дескать, страшно за детей, у которых в руках ваши книжки, потому что они вырастут недобрыми и с тоталитарным сознанием, будут уважать лишь силу и напор. Надо полагать,- Быков скривился,- теперь, когда в руках у тех детей, которые вообще хоть что-то еще читают, видны лишь полные кровищи мордобойники про сильных духом бандитов и жалких продажных ментов... когда на вопрос, кем ты хочешь стать, дети отвечают уже не космонавтом или учительницей, а киллером или проституткой... души просвещенных критиков успокоились.
С протяжным завыванием и лязгом проехал наверх лифт, и Быков помолчал, пережидая шум и собираясь с мыслями. Мыслей было много, а вот слов - раз-два и обчелся. Но выхода не было.
Мысль изреченная есть ложь, это так - но мысль не изреченная есть онанизм...
- И не обращайте вы внимания на теперешний вал перевертышей... антиинтерпретаций. На тех, кто иных миров уже и представить не может - а потому тщится доказать, что их нет, иныхто, и никогда не было, и никогда не будет, и быть не может... есть только этот, всегда и навсегда, и все, что от него отличается - просто обман, подлая маскировка.
Его передернуло.
- И нас пытается за уши, за ноги втащить сюда и размазать. Ну, вроде как... Массачусетская машина захватила власть над миром, запудрила всем мозги и учинила галактический Гулаг... Или что учителя в наших школах - помесь блокфюреров из концлагерей и ротных то ли особистов, то ли политруков. Или что нашим ураном с Голконды злые коммунисты разбомбили бедную беззащитную Америку. Больше об Америке и позаботиться некому - одни российские борцы с тоталитаризмом ее от России оберегают! Помните, у Брэдбери рассказ... "Улыбка", кажется. Стоит после всемирной катастрофы грязная голодная толпа и ждет своей очереди плюнуть на Монну Лизу. Мол, ты, такая красивая, нас ни от чего не спасла, а сама такая же красивая и осталась - значит, ты и виновата! Вот... похоже, правда?
- Есть разница,- не выдержал хозяин.- Прототип-то существовал реально!
- Да откуда вы знаете? - с инстинктивной стремительностью парировал Быков, не успев застесняться резкости своего ответа.- Да откуда вы знаете, какая она была, даже если - была? Я уж не говорю, кстати, про версии вроде того, что Леонардо писал Джоконду с себя... Хорошо, иначе. Хочется кому-то плавать, как дельфин,- а не дано. Ни моря вокруг, ни у себя плавников. Обидно! Как замечательно дельфин плавает-то, да в какой красоте! Значит, кинуть в выгребную яму дельфина, дождаться, когда издохнет, продемонстрировать народу труп и зааплодировать: ну вот, мы и доказали, что такие чистые и красивые животные, как дельфины, нежизнеспособны! То ли 'дело черви! Им в дерьме - хоть бы что! Дельфины - обман, черви правда! Избавляйтесь от иллюзий, господа! Равнение на червей!!
Быков запнулся, окончательно потеряв нить. Ему внезапно пришло в голову, что столь длинных речей, да еще на столь отвлеченные темы, он до сих пор не держал никогда.
И больше никогда не станет. Потому что - он не смог бы ответить, откуда он это знает, но знал он доподлинно - вся эта речь оказалась совершенно не нужна. От первого до последнего слова. Я для себя говорю, понял он, не для него.
Пауза затянулась.
- Я пойду,- безжизненно сказал он.- Извините. Пора возвращаться.
Он повернулся и, сутулясь, слегка вразвалку пошел к лифту. Нажал кнопку вызова. Рука хозяина дернулась было к запорам лестничной решетки - и тут же упала обратно. Показалось бестактным запираться так уж сразу, пока этот человек еще здесь. Все-таки когда-то - пусть сорок лет назад - они были почти единомышленниками. Если бы хозяин слышал разговор в автобусе, он обязательно подумал бы: единочаятелями. Мыслили они, конечно, по-разному. Но чаяли - одного и того же. Тогда.
Лифт тягуче сполз с поднебесья и, звонко щелкнув, впечатался в этаж. Быков открыл лязгнувшую дверь. Держась за настывший металл рукоятки, оглянулся на хозяина и повторил:
- Извините.
Совсем стемнело, и дождь сыпал, как из ведра - пронзительный и злой. Подняв воротник куртки, Быков почти бегом пересек двор и вскочил в автобус. Встряхнулся и сам себе напомнил мокрого старого пса.
