Первое столкновение между ними произошло довольно скоро. Грисвольд больше всего на свете желал сам сделаться поэтом, однако его творческие потуги приносили весьма плачевные результаты, и По не давал себе труда скрывать свое пренебрежение к таким опусам. С другой стороны, никаких похвал, которыми Грисвольд мог бы одарить По, не хватило бы, чтобы утолить его жгучее тщеславие. Скромная же их мера, доставшаяся ему в действительности, была воспринята поэтом как оскорбление. Его сочли равным многим, но отнюдь не первым. Подобной оценки он простить не смог. По высмеивал антологию Грисвольда в публичном выступлении; так вспыхнула вражда, отголоски которой не утихали, даже когда обоих уже не было в живых.
Несмотря на неудачу, постигшую друзей По в попытках выхлопотать ему государственную синекуру, и на отказ издателей опубликовать новый сборник его рассказов, в жизни его ни раньше, ни потом не было времени, когда бы небеса казались столь безоблачными, а будущее - многообещающим, как летом и осенью 1841 года. Он чувствовал себя вполне здоровым, насколько это вообще было для него возможно, и пока что находил в себе силы надлежащим образом исполнять свои обязанности, преодолев пристрастие к вину. Он был редактором значительного, возможно, самого значительного журнала в стране, литературным критиком, которого уважали и боялись. Дом его, хотя и не отличался особым достатком, был удобен и даже красив. В здоровье Вирджинии еще не произошло рокового ухудшения, и она по-прежнему могла сопровождать мужа во время прогулок или пикников на Виссахиконе. Известность По продолжала расти, и сейчас его окружали друзья - старые и приобретенные недавно. Они любили собираться вместе в доме на Коутс-стрит, который миссис Клемм содержала в безукоризненной чистоте; она весьма разумно распоряжалась банковским счетом По и с помощью Вирджинии старалась, как могла, пополнить семейный бюджет, зарабатывая шитьем. Вирджинии уже исполнилось восемнадцать лет, однако один из знавших ее тогда друзей сообщает, что "ей едва можно было дать четырнадцать". В жаркие дни По часто ходил купаться на реку, и Вирджиния. любила за ним наблюдать. В церкви ни По, ни его домашние, судя по всему, не бывали. По субботам (ибо именно субботу, а не воскресенье квакерская Филадельфия была склонна считать святым днем) По иногда вставал пораньше и отправлялся на лодке вверх по Виссахикону, протекавшему тогда по живописной, уходящей прочь от города долине, чтобы в мечтательном уединении провести несколько часов на тихом, поросшем густой травой берегу.
"Песни, которые мы посвящаем музам, тем прекраснее, чем легче наш карман", - заметил По в одной из рецензий, хотя собственная его жизнь опровергала утверждение о том, что поэтов вдохновляет голод. Наиболее плодотворный в творческом отношении период его жизни был отмечен относительным достатком и благополучием. В те дни По много писал для каждого номера грэхэмовского ежемесячника, не оставляя вниманием и другие издания.
Характер его критических статей не претерпел существенных изменений по сравнению с тем, что он печатал в "Сазерн литерери мессенджер" несколько лет назад. Разумеется, автор их стал немного учтивее и пожитейски мудрее - и это более доброжелательное отношение было оправдано, ибо книги, которые он теперь рецензировал, в целом выгодно отличались от произведений, написанных в предыдущее десятилетие. Поэты были уже не так слащавы, а прозаики временами хотя бы делали вид, что испытывают интерес к реальному миру. Лонгфелло, например, удостоился похвалы за поэтический талант, хотя и был осужден как подражатель; зато Тенниссону По воздал полной мерой как "величайшему" из английских поэтов.
Тогда же он довел до совершенства свой метод логических рассуждений, придав ему форму литературного приема, который использовал в рассказах "Убийство на улице Морг", "Тайна Мари Роже" и "Низвержение в Мальстрем". В них появляется последний и самый оригинальный из созданных им героев "непогрешимый логик".
Образы и сюжеты "Гротесков и арабесок", отражающие навязчивые душевные состояния самого По, тревожили его сознание, ибо он не мог не понимать, что многое в этих рассказах несло на себе явственный отпечаток каких-то психических отклонений - особенно в тех из них, где живописуются ужасающие муки терзаемой человеческой плоти и кровавые убийства или изображаются странные отношения между героями и героинями. И он вступил в борьбу с осаждавшими его темными и неведомыми силами. Больше всего его беспокоило то, что все написанное им до сих пор было словно продиктовано извне, помимо его собственной воли. Теперь он решил, что будет строить свои произведения по строгим законам логики, тщательно отбирая и анализируя.
Вот почему следующим его литературным самовоплощением стал герой, наделенный почти сверхчеловеческой силой ума, детектив-логик и убежденный враг преступности. Теперь главные персонажи его рассказов уже не предаются каннибальским пиршествам и не кромсают человеческих тел, а, напротив, преследуют изуверов, стремясь помешать их злодеяниям. Да нет же, как бы говорит себе По, на самом деле люди на такое не способны - и в рассказе появляется страшная обезьяна, совершающая отвратительные зверства, к изображению которых его по-прежнему толкала фантазия.
Не в силах разорвать порочного круга, "холодный мыслитель" вопреки себе самому вновь и вновь возвращался к тому, от чего пытался бежать, - к убийствам и до неузнаваемости обезображенным трупам женщин. Выхода не было. Но как он жаждал его найти! В тиши дома на Коутс-стрит в то время, как миссис Клемм и Вирджиния шили, сидя у горящего камина, перо молодого писателя продолжало лихорадочно сновать по аккуратно склеенным вместе листам голубоватой бумаги, поверяя им языком прекрасным и звучным ужасные видения, теснившиеся в его воспаленном мозгу и заставившие содрогнуться не одно поколение читателей.
Поистине это было одно из самых странных семейств на свете! Пока в соседней комнате Вирджиния играла со своей кошечкой, а миссис Клемм ощипывала цыпленка к обеду, рожденная воображением По кровожадная обезьяна сдирала скальпы со своих жертв. Что толку говорить о том, что о сбежавшем из зверинца орангутанге По мог прочесть в какой-то ныне забытой пенсильванской газете, или о том, что происшедшее в ту пору в Нью-Йорке убийство, как обычно, заполнило газеты леденящими кровь подробностями. Все это могло дать толчок странным фантазиям, однако не объясняет причин последовавшей позднее катастрофы.
Впрочем, сейчас молодой редактор все еще упорно считал себя самым разумным из людей. И в самом деле не было такой запутанной криптограммы, которую он не смог бы разгадать. В августе 1841 года По успешно решил на страницах своего журнала одну из таких задач, присланную из Вашингтона Томасом, который сообщает, что статьи По, посвященные головоломкам и тайнописи, привлекли там большое внимание и даже были показаны одному из сыновей президента - разумеется, с тем, чтобы заручиться его поддержкой в хлопотах о казенной должности для По. (Система для решения головоломок могла бы прийтись политикам как нельзя более кстати!)
Безупречный логик весьма скоро проявил себя и как критик. В феврале 1841 года По поместил в "Грэхэмс мэгэзин" рецензию на роман "Барнеби Радж", попытавшись предсказать в ней дальнейшее развитие сюжета этого произведения, которое печаталось с продолжением. Догадки его подтвердились, по поводу чего Диккенс, как говорят, воскликнул: "Этот По, должно быть, сам сатана!"
Как мы видели, По был одержим идеей человеческого полета, в возможности которого не сомневался. В мыслях ему уже рисовался управляемый воздушный шар. Он даже предвидел появление небоскребов, упоминая в одном из рассказов о постройке двадцатиэтажиого здания в Манхэттене. Предсказывая многочисленные перемены в облике мира, По, как правило, был проницателен, и некоторые из его предвидений оказались поразительно близки к истине. Однако в отличие от большинства современников он не разделял веры в безусловные преимущества "прогресса", слишком хорошо видя противоречия и зияющие пустоты в мировоззрении общества, поставившего во главу всего материальное благополучие. Последнее никогда не было для По пределом устремлений.
