Из деревни вскорости прикатили сразу две подводы с дружинниками. Старший снял показания, заставив нас всех по очереди повторить рассказ о том, чему каждый явился свидетелем. Мы были вынуждены безпрекословно подчиниться, поскольку никому не хотелось лично присутствовать на последующих собраниях септусов. Зато теперь мы были вольны продолжать свой путь, в котором задержались почти до вечера. Другое дело, стоило ли? Световой день был на исходе. Засветло до ночлега мы теперь уже точно не поспевали. Кукро крепился, но выглядел не таким свежим и розовощёким, как до падения с лошади. Родители его, совестливо полагая, что проволочка произошла из-за них, не хотели никого задерживать, но если отец предлагал ехать дальше, то мать, напротив, настаивала на том, что её сыну нужен покой, и потому они должны остаться и отпустить нас, а сами потом доберутся «как-нибудь». Наш кучер внезапно проявил не свойственную ему нерешительность, и в итоге победную точку в споре поставила Тандри, которая сказала, что остаться должны все и что утро вечера мудренее. Василика её поддержала, и мы с Гордианом ничего не нашли лучше, чем согласиться. Хозяйки по понятным причинам были такому решению только рады. Налётчиков на подводах увезли в деревню. Пока я размышлял, стоит ли мне снова позвонить Кроули и предупредить о том, что мы прилично задерживаемся, подошла Василика и, словно прочтя мои мысли, спросила, где тут телефон. Я проводил её в кладовку и хотел ретироваться, чтобы не мешать, но она ухватила меня за рукав, привлекла и сладко-сладко поцеловала, признавшись, что очень боялась, когда мы бросились в погоню. Наобнимавшись вдосталь в уютном уединении кладовки и вспомнив о цели нашего сюда прихода, я поинтересовался, кому она собралась звонить. Оказалось, что отцу. Я удивился, поскольку никакого телефона, когда гостил у них прошлой ночью, не заметил, а если бы заметил, то удивился бы ещё больше. Пожалев меня очередным поцелуем за отсутствие сообразительности, Василика пояснила, что собирается застать отца в здании их тамошней рыбацкой гильдии, где телефон очень даже есть. Она набрала номер, а я остался, потому что не мог её покинуть ни морально, ни физически. Когда на том конце сняли трубку, она на мгновение задумалась, потом представилась и осведомилась, далеко ли Бьярки. Я услышал, как кто-то громко крикнул в сторону:

– Бьярки, иди сюда! Тебя дочка кличет.

Я смотрел на Василику, она – на меня. Мы улыбались друг другу.

– Ты в порядке? – первое, что донеслось до моего слуха.

– Да, пап, всё хорошо. Мы тут уже на полдороге. Тим тебе привет передаёт.

– Что случилось?

Вот уж точно: родную душу не обмануть.

– С нами – ничего. Но я звоню, чтобы ты там поаккуратнее был. Лукас тебе, думаю, рассказал, что мы с Уитни встретились, она нам интересную легенду про то место рассказала. Говорит, сама там была много лет назад. Причём, слышишь, никакого гроба не знает. Но это очень подозрительно, потому что она делает амулеты точь-в-точь как то, что мы там нашли. Ты понял? Мы про подробности умолчали, конечно, вот только она бабка ушлая, могла сама догадаться. Короче, вот что, пап, наш зилот тут на постоялом дворе кто-то обокрасть хотел, их спугнули, они схватили сумки наших попутчиков, но их поймали, и теперь будут допрашивать. Только я чую, что тут что-то не так, что они вовсе не их хотели обворовать, а умыкнуть то, что везём мы. На всякий случай, будь аккуратен. Имей в виду, что при этой Уитни состоят двое здоровенных близнецов. И постарайся никому лишний раз про Тима не рассказывать, чтобы они не знали, где нас искать. Лукаса предупреди. И Марту.

– Не волнуйся. Когда думаешь обратно?

– Это не только от меня зависит. – Она хитро покосилась на меня. – Ладно, мне надо бежать. Целую.

– Будь умницей, Василь. Молодец, что позвонила.

Признаться, я не разделял опасений девушки. Вернее, внушал себе, что не разделяю. История с деньгами за будущее жильё, о которых кто-то случайно проведал, звучала вполне правдоподобно. Я по жизни не люблю всякие детективы. Ты либо с первых страниц знаешь, кто преступник, как у хвалёной Агаты Кристи (достаточно через десяток-другой страниц оглянуться и подумать, кого авторша хочет, чтобы читатель меньше всего заподозрил), либо он появляется в самом конце неоткуда, притянутый за уши. А читать детективы только ради чтения можно разве что Конан Дойла. Писательских талантов в этом жанре с тех пор не рождалось. Поэтому, вероятно, и не нравится мне, когда со страниц дешёвых романов в нашу и без того непростую реальность привносятся какие-то никому не нужные тайны и сюжетные перипетии. Почему нельзя жить просто? Василике я так и сказал. Она призналась, что про детективы только слышала, что тоже предпочитает простоту и покой, но, к несчастью, обладает неуёмным, а главное, самостоятельным воображением, которое частенько рисует перед ней, как правило, трагические картины, и игнорировать их она не имеет право. Я воспользовался случаем сменить тему и поинтересовался, в каком свете она видит наши с ней дальнейшие отношения.

– Вокруг всё белое и очень холодно, – огорошила она меня ответом, над которым даже не успела задуматься.

– То есть?!

– Не знаю. Ты спросил, я сказала.

При этом – ни тени улыбки, скорее, грусть.

– Я не понял…

Василика осторожно взяла меня за руку.

– Я не могу всего этого объяснить, пойми же! Я о чём-то думаю, у меня перед глазами возникает картинка, я могу её описать, но если начинаю над ней размышлять, она просто исчезает. Так я, например, увидела, что у отца уплыла лодка, и он в беде. Так и сейчас, когда думаю о нас с тобой, мне становится холодно, и я не вижу никаких других цветов, кроме белого.

– Почему белого? – озадаченно спросил я. – И что именно ты видишь белого цвета? Может, это снег?

– Возможно. – Она посмотрела мимо меня, будто вглядываясь во что-то. – Обычно я вижу картинку, а тут картинки нет, только цвет.

– Вот вы где! – В кладовку вошла одна из хозяек. – Идёмте, я покажу вам вашу комнату, молодые люди. Остальные уже разошлись.

Меня эта новость привела в ещё больший ужас, нежели невольное признание Василики, о котором я сразу же до поры до времени позабыл. Ночевать в одной комнате с той, кого я считал самой красивой и самой лучшей на свете, было моей мечтой, более того, мы уже ночевали вместе, но тогда с нами был её отец. Хозяйки могли не знать, что мы не муж с женой, а могли и специально сделать вид, что не знают. Это не меняло главного – мне предстояло сильнейшее искушение, какое я только испытывал в жизни. Потому что если вы вдруг решили, что мечта для того и служит, чтобы её поскорее воплотить в жизнь, то вы глубоко заблуждаетесь. До женитьбы я не имел права притронуться к Василике. Поцелуи и объятья – так и быть, но ничего больше. Поступить иначе считалось у нас равносильным запятнать честь избранницы. На континенте, как я уже тогда слышал, многие над подобными традициями давно надругались, да только не у нас. Мы ещё сохраняем верность заповедям, и потому нам по-прежнему есть, что чтить и беречь. Но как же это трудно! Что до Василики, то она ничем своего смущения не выказала, поблагодарила так и не сознавшую свою невольную ошибку женщину, а по поводу предоставленной комнаты вообще рассыпалась в благодарностях, которые даже мне показались вполне искренними. И это при том, что именно на неё столь щекотливая ситуация накладывала наиболее весомый груз ответственности. Если бы подобное происходило в её или моей деревне, и в итоге мы бы так и не поженились, у неё возникли бы весьма серьёзные проблемы с дальнейшим благоустройством счастливой семейной жизни: мало кто захотел бы связываться с девицей, однажды позволившей себе столь лёгкое поведение с мужчиной. Между тем комната, отданная в наше распоряжение, и в самом деле выглядела замечательно: чистенькая, опрятная, просторная, а главное – тёплая. Две длинные кровати, накрытые вышитыми покрывалами, стояли таким образом, что при желании их можно было сдвинуть. Удобства в комнате отсутствовали, будучи общими – в сенях. Когда хозяйка ушла, и мы остались одни, Василика повалилась спиной на ту ковать, что стояла ближе к предусмотрительно зашторенному окну, заломила руки под голову, закрыла глаза и продолжила с того самого места, на котором нас прервали: