Наружу, скорее наружу!..
Дверь распахнулась, я вылетел в сад.
-- Вот она! ДЖогадался, кто? Бежит спасаться к своим иконам!
Страх перелился в злобу, и я, сам не зная, зачем, гнался за ней через кусты и клумбы, движимый звериным инстинктом преследования.
-- Догони, догони ее! Пусть пробежится, толстуха! Нечего по ночам шнырять! Смотри, сейчас упадет!
Споткнувшись о край клумбы, она растянулась на песчаной дорожке. В мутном свете луны я видел, как она дергается под своим черным плащом.
-- Истерика! Ничего страшного. А ты не стой, как болван, помоги даме встать! Да не забудь извиниться.
Она поднялась с трудом, и хотя я ее поддерживал, чуть не упала снова. Из порезанной щеки текла кровь другую щеку и нос облепил влажный песок. Она продолжала всхлипывать.
Я повел ее за калитку, и только у собственного крыльца она обрела способность говорить, иногда умолкая, чтобы глотать слезы.
-- Извините меня, я наверное очень глупая! Иначе бы я заранее подумала, что могу вас испугать. Я так долго стучалась в ваш дом! Это ужасно с моей стороны, но я решила, что вам нужно знать, -- тут она опять часто завсхлипывала, -- сегодня она... Леночка... умерла...
От меня... от меня ей что нужно... я должен что-то сказать... не знаю, что ей сказать... она всхлипывать будет вечно... как тоскливо... тоска, тоска... где же ты, мое умное я... мой умный двойник, подскажи, что делать...
Меня вдруг пошатнуло. Противная резь в горле... и почему так холодно... очень холодно...
Я схватился за стойку крыльца, и Амалия Фердинандовна поняла, что со мной что-то неладно.
-- Извините меня, извините, -- беспомощно твердила она, и даже перестала вытирать слезы и всхлипывать, -- вам нельзя ночевать в вашем доме, вы останетесь у меня! -- она взяла меня за руку, и я покорно пошел за ней.
23
Скверная была ночь. Что-то темное злое, залило город. Затопило улицы ядовитыми волнами, вползло во все окна, и заглядывало в спящие лица мутными глазами страха, пока не схлынуло на рассвете. Кого-то, наверное, задушило не в шутку, мягкими когтями-присоскми вынуло из постели, унесло бесшумно с собой. Что нам до них за дело... пусть мертвые хоронят своих мертвецов...
Экие мысли смешные... чепуха, а забавно... и главное, легко и спокойно... ветер с моря, и солнце, и прохладное утро... асфальт твердый, надежный, под ногой не проваливается... отпечатки застыли, как в глине следы динозавров... да они и есть динозавры... монстры...
И чего это я вчера... я же в отличной форме... как-никак, почти три месяца на побережье... пора, пора ехать... хватит смотреть на монстров... два дня осталось терпеть, разглядывать этот аквариум... ха, надо посмотреть на майора... тоже не последний из монстров...
Как хорошо, что ветер... шелестят стручками акации... в конце улицы искрится блестками море... вот оно, отделение милиции... сколько следов... да тут топталось целое стадо... и глубокая черная лунка... след одноногого... след чугунного человека... выпить, небось, заходил... недурной у майора приятель...
А теперь осторожно: живой динозавр... милый друг, не забудь, ты в зоопарке... кормить и дразнить животных запрещено.
Он сидел за столом, перед ним лежали, подпирая одуванчиков ящик, толстые папки -- материалы по делу о кошачьей преступности. Смешно -- все обвиняемые, пять или шесть тысяч кошек, уже уничтожены, а обвинительный акт все еще не готов.
До чего он выглядит дрянно... угрюм и небрит... к тому же пьян, как свинья... видно, что псих... возможно, опасен... не забудь, ты в зоопарке... к решетке вплотную не подходить...
Медленно, подозрительно, он навел на меня глаза.
-- Вы чему ухмыляетесь?
-- Разве? Нечаянно... -- я кивнул на его стол: -обвинение опоздало, обвиняемых уже истребили.
-- Гм... вы уверены?
О чем это он... неужели эта история еще не кончена...
Мое спокойствие вмиг улетучилось. Где-то вспыхнул сигнал опасности.
Я подошел к окну, пытаясь сосредоточиться. Неспокойно здесь, в его кабинете... и не понять... не найти источника беспокойства... а красный сигнал горит... нужно вспомнить... вспомнить какую-то мысль... или забытое ощущение... вспомнить какую-то мелочь... неприятную мелочь... и сейчас почему-то важную...
-- Вам известно о смерти Юсуповой? -- брякнул я неожиданно для себя.
Он зажег сигарету и курил торопливо, будто ему на это были отведены считанные секунды.
-- Вы забыли уже, пан профессор, что я знаю все, что случается в городе? Даже кто у кого ночует...
Хам... дрянь какая...
Он пересек комнату и остановился у двери, ведущей в маленькую коморку, нечто вроде чулана или кладовки при кабинете.
Он отсутствовал месяц и ничем не болел -- "дробь-два" не тронул его -- и все же выглядел как после болезни: лицо похудело, кожа под глазами натянулась и стала желтой, в жестах потерялась уверенность. И еще появились вот эти непроизвольные остановки в движениях, когда он на миг застывал, словно к чему-то прислушиваясь. От него исходили импульсы беспричинной тоски, они усиливали мое беспокойство, и я снова и снова делал попытки найти его источник, но память упрямо отказывалась извлекать из своих глубин неприятные воспоминания.
-- Не знаю, как выжила, -- он взялся за ручку двери,-- но все-таки выжила.
Он приоткрыл дверь, и из черной щели выскользнула белая кошка. Она обошла кабинет вдоль стен, к чему-то принюхиваясь, покружила у письменного стола, потом вспрыгнула на него и стала обнюхивать папки.
Крестовский тоже вернулся к столу и бесцеремонно, за хвост, оттащил кошку от папок; ее когти при этом с отвратительным звуком царапали полировку стола.
-- Этот предмет помните? Пока вещь безвредная, -- он придвинул к себе творение Одуванчика, затем извлек из стола и показал мне электрическую батарею,-- а сейчас это будет бомба, и готовая к взрыву, -- батарея со щелчком поместилась в своем гнезде. -- Пан профессор, сделайте одолжение, не ухмыляйтесь так гнусно... я нечаянно могу замкнуть провода.
Еще пугает, скотина... черт знает, на что он способен... пьяный псих... осторожно, мой друг, осторожно: дразнить зверей запрещается.
