Я сижу на табуретке и пялюсь в окошко. Не то, чтобы мне безумно интересно рассматривать эти унылые, по-ноябрьски голые кусты сирени, растущие практически напротив нашего первого этажа, а просто думаю. Думаю о том, как мне дальше жить. И когда я размышляю о своей нелегкой тридцатилетней жизни, глаза сами устремляются вдаль, насколько могут: метров за пятьдесят не меньше, туда, под постиранную месяца три назад в нашей супер-пупер, в кредит купленной, стиральной машине кружевной занавеской.

Жопе мягко. Табуретки Вадька выбирать умеет. Он вообще много чего умеет: открывать пивные бутылки глазом, эффектно падать рожей в салат, танцевать польку-бабочку со стремненькими шмарами и вальс с красивыми леди. Для каждого у него найдется и улыбка и внимание, этакий универсальный ключик от любого замочка на воротах персонального рая. А меня проебал. Как пить дать, проебал…

Я же как думаю? Мол, мой, вот оно, счастье. С кем еще я могу вот так запросто говорить о физике в час ночной, перед сном? Непременно умничать. Обязательно выделываться. Ловить восхищенные взгляды. Темно, конечно, не видно. Но как же не восхищаться моими разнообразными знаниями и широким кругозором?! Я же кожей это восхищение чувствую! А оно вона че… Даже охрененно удовлетворявший меня раньше интим тухнет до примитивной мастурбации чьим-то телом. Стоп. С мужниным хером понятно. Кто о чем, а сучки о кобелях. Погнали…

Однажды я нахожу в нашем мусорном ведре использованные презервативы. Четыре. Но Игорьку я звоню не жаловаться, а банально потому, что после кровавой драки с источником стресса и превращении квартиры в груду побитой посуды и поломанных вещей мне хочется отвлечься. Кто-то скажет: “На себя, блять, посмотри, мужу изменяешь, проститутка”. Я отвечу коротко: “Идите на хуй!”

Игоряна я не вижу года два. Как с Вадькой закружила, так и забыла о любезном думать, благо наша брошенка женатик и тот еще ловелас, без меня не соскучится. Сжигаемая сладкой страстью, я становлюсь мужней Вадькиной женой, с ним одним на век, ведь он мой главный человек, в радости и в горе, но чаще на черном море. А Игорек остается существовать в мечтах о депутатском мандате и бесславных потугах оттрахать раком все прекрасное человечество. Ладно, Игорь, не обижайся, позы ты меняешь.

–Игорь, привет, как дела? – проверенная тысячелетиями банальщина, которая так раздражает в коротких сообщениях, на автопилоте вылетает из моего еще недавно мнящего себя эксклюзивным рта.

–Наташенька, какие люди! Как ты, девочка? – Игорек не многим мне уступает. Ответить вопросом на вопрос наше величайшее изобретение.

–Бывало и получше, – скромно закидываю удочку я. Может и кинуть. Месть дело тонкое.

–Что случилось у моей красивой девочки? – Игорьку за пятьдесят, поэтому эта его “девочка” звучит более, чем органично. Папик, блин.

–А-а, надоело. Тусить хочу, а не с кем, – ни о чем, так ни о чем.

–Со своим поругалась? Бывает, – похоже, нахер пошлет, – Так давай встретимся, потусим, – фух…

–С удовольствием.

Дело в шляпе. Теперь выбрать платье. Стремно. Так стремно.

Как я не стараюсь увлечь себя мыслями о предстоящем страстном в кавычках свидании, думаю я только о пока еще любимом муже и о том, что же произошло в нашей квартире за час до моего прибытия. Вадик уверенно отмазывается, козыряя неизвестными мне фактами о загадочных людях, предававшихся порочной любви прямо на нашем диване, поэтому я сомневаюсь. Мне кажется, все маленькие человечки, влюбленные и оттого доверчивые, впервые столкнувшись с изменой, готовы поверить во что угодно, только бы не усомниться в любви и преданности ласковой пассии. А уж правдоподобная версия моего скромного супруга о таинственном друге, рассказанная без слабохарактерной заминки… Но сердце-то ноет. Доверия больше нет. Мой мир разделился на до и после. Говорите, что хотите. А мне просто хуево, хуево, безобразно хуево.

Я лежу под Игорьком, как бревно, тревожно ожидая, когда тупое дерганье, наконец, закончится, и мы сможем просто спокойно поговорить. Огромная столовая на три наших квартиры, шикарный диван… Даже этот циничный трахаль не пригласил меня в спальню, где спит с женой. А эта скотина. На нашем диване. Фу, блять. Стоп. Стоп. Это не он, а кто-то другой. Конечно, кто-то другой. Вонючий старикан, сделай что-нибудь со своей эрекцией, сколько можно считать твои невразумительные фрикции? Вино вкусное, отбивная тоже, готовился. Хотя, о чем я? Жена небось ужин приготовила, а винища полный подвал, должен же его хоть кто-то пить, раз у хозяина диабет. Все. Слезай. Надоел.

–Хорошо отдохнули, – ты-то отдохнул, боров, как же я вас всех ненавижу.

–Неплохо.

–Что-то ты, Наташенька, грустная, ну рассказывай!

–Ну… особо-то и нечего рассказывать.

–Поэтому я и говорю: у человека всегда должна быть отдушина, невозможно посвящать всего себя браку. Не отдавай всю себя никому. Слушайся взрослого дядю, уже дедушку.

–Ты стал дедушкой?

–Внуку год и семь месяцев.

–Поздравляю!

–Отличный мужик будет. Показать фоточки?

Штук сто милых семейных фоток, еще разочек помучаться, допить вино в одно рыло, как алкоголичка, потому что хозяин не пьет. И домой. В свой законный ад. Игорек нежно целует в щечку. Подвез к самому подъезду. Увидят соседи. Похуй. Самое оно.

Клин клином вышибают, а не занозой. Нужен кайф. Как минимум, влечение.

–Чего задержалась?

–Тебе какое дело? Сидишь-играешь и сиди, хоть до пузырей в носу.

Когда-то я тоже играла в эти дурацкие стрелялки. Но чаще просто присаживалась сзади, душевно обнимая мужа всеми четырьмя конечностями и нюхая его проклятый затылок. А теперь я пахну дорогим мужским парфюмом Игорька. До тошноты. Но купаться не буду.

–Может хватит?

–Ну так не лезь, раз хватит.

Разговорчики. Спать-то все равно вместе ляжем. Пока еще вместе.

Секса с Вадиком теперь не получается. Еще пару недель назад я сгорала от желания узаконенной ЗАГСом близости, как озабоченная нимфоманка, и вот… финиш. Как ни странно, Игорек звонит каждый день, интересуется, когда встретимся, поднимая мою самооценку до уровня затяжной клинической депрессии. Видимо совсем ему нынче не с кем, бедолажке. От злости просыпается дремавший доселе цинизм и желание насрать обидчику в тапочки, уподобившись избитой хозяином кошки.

–Может, э, душ вместе примем? Наташ! – Вадька хочет помириться, наверное, это должно меня обрадовать.

–Ну, пойдем.

Минут десять спустя муж в бешенстве вытирается махровым полотенцем.

–Твои заскоки из меня импотента сделают! – орет он, вращая желтоватыми белками.

–Тогда вали к своим шмарам, – обиженно реву я, агрессивно выталкивая Вадьку из ванной. Он активно сопротивляется, предсказуемо побеждает и, наконец, невежливо выставляет меня в коридор.

–Сама вали, разнылась тут, – мои слезы разом высыхают.

–В жопу ты иди, понял? – кричу я по ту сторону уже закрытой им на щеколду двери, мокрая и голая. Убью, суку!

Чтобы окончательно не сойти с ума, я звоню Танюхе с предложением попить в летней кафешке пивка. Вместо мозга у меня в голове теплая жижа, абсолютно не способная думать. Как же я ненавижу это состояние нанизанной на рога непринятого решения безысходности, жуткое и отвратительное чувство беспомощности.

За столиком я сижу в одиночестве, так как Танька опаздывает. В нашем провинциальном захолустье такое поведение равносильно бесхитростному съему, поэтому все проходящие мимо и отдыхающие за соседними столиками мужики раздевают меня глазами. Хотя, возможно, что я просто красивая. Ха. Впрочем, слава богу, никто не подходит.

Наконец, на горизонте вырисовывается стройная Танюхина фигура. Явилась, мадам.

–Я уж думала, меня снимет кто-нибудь, пока тебя ждала, – ворчу я добродушно.

–Подзаработала бы.

–Тьфу, типун на язык.

И мы пьем пивасик.

Минут через пятнадцать один из рыскающих неподалеку озабоченных размножением особей противоположного пола бесцеремонно присаживается за наш столик, не сводя с меня голодных глаз.