Изнурительная наша беседа протекает примерно в таком духе.

Я: Хорошие нынче хлеба. Придется комбайнерам не поспать. Да и шоферам тоже...

Ч.: На уборке у нас будут работать своих тысяча двести автомобилей, да примерно пятьсот привлеченных,

Ох, эти цифры. Начнешь говорить, к примеру, с комбайнером, интересоваться, где, как он научился мастерству, почему он может так, а другие - нет. Он же тебя цифрами, цифрами... И какой у него план, и обязательство какое, и сколько-то он в прошлом году намолотил.

Такой тебя Демьяновой ухой из цифири напичкает, что записная книжка распухнет. И только потом, когда освободится от математического груза, поглядит на тебя осмысленно и расскажет, к примеру, о том, что больше бы мог намолотить, да пришлось ехать на полеглые хлеба. Другие отказались, а он поехал. Иначе нельзя. Он же партийный. И о том расскажет, что и он и жена (она комбайнер) отказались от домашней кухни, перешли на довольствие совхозного общепита. Часа полтора лишних на отдых остается, а что такое в страду полтора часа, говорить не приходится. А лучше отдохнешь -- лучше и поработаешь. Это и козе понятно.

Но об этом - только потом, только преодолев процентный заслон.

Так и Василий Федорович.

Ну зачем мне, в частности знать, что в таком-то хозяйстве столько-то машин на ходу, а столько-то - в ремонте? Или - общая грузоподъемность районного автопарка... Совершенно ни к чему знать мне эту грузоподъемность. Но сижу, слушаю, чиркаю в записной книжечке карандашиком. Потому что знаю: негоже обескураживать собеседника невниманием, нельзя преждевременно ставить препону на привычном пути, ибо привычный путь для человека, что для рядового самолета разбег.

Прежде чем не пробежит свое - не взлетит.

В потоке информации иногда проскальзывают любопытные сообщения. Хотя бы такие: в районе приблизительно сто пятьдесят активно работающих внештатных автоинспекторов, за год случилось всего тридцать аварий. Погибло в катастрофах шесть человек, двадцать шесть отделались более или менее легко, из ста процентов аварии на долю пьяных водителей приходится девяносто девять. Цифра впечатляющая, не правда ли?

Только представьте себе: не пригуби человек перед тем, как сесть за руль, чарку, те шестеро были бы живы и поныне. Эти данные я подчеркиваю. С них именно и начну разговор, который в какой-то мере приоткроет человека, сидящего рядом, позволит понять, почему он выбрал в жизни именно эту, а не другую дорогу, почему счшает свою работу и полезной и благодарной. Ведь не с бухты-барахты это к нему пришло. Продумать свое жизненное назначение времени у него хватало - служит он в милиции двадцать с лишним лет. Пришел в нее комсомольцем, здесь вступил в партию, сейчас - заместитель партийного секретаря отдела. Начал старшим сержантом, ныне - майор.

И разговор наш, тот самый, который нужен, возник при самом неожиданном поводе. Возвращались мы после очередного посещения очередного хозяйства в Троицкое. Чуть не доезжая моста через Большую речку, стоял грузовик. Двое, упершись в колесо, натягивали разошедшийся брезент. Василий Федорович затормозил и, приоткрыв дверц", обыденно осведомился:

- Помочь?

- Управимся, - тот, что постарше, махнул головой:

"Поезжайте, мол".

Запылили мы своей дорогой.

- Родственники? - поинтересовался я.

- Почему родственники. Нет. Михаил Григорьич Черных зятя своего в Троицкое перевозит.

- Что за Черных?

- Инструктор по вождению СПТУ-26, один из тех ста пятидесяти, о которых я вам говорил.

- Это активные-то?

- Ну.

- А как это понимать - активные? Значит, и "мертвые души" есть... которые только для отчета?

Василий Федорович промолчал. Не то, что сделал вид, будто не расслышал. Промолчал - и все.

Возобновился разговор уже дома, после обеда, которым нас накормил старший сын Василия Федоровича Борис (Любовь Антоновна, жена, прихворнула и лежала в краевой больнице). Я сидел, смотрел телевизор, хозяин пошел в огород. Вернулся, вывалил на кухонный стол из сумки бородавчатые ядреные огурчики, сказал Борису:

- Ополосни, - и без всякого перехода (чувствовалось, что перед этим долго взвешивал) вернулся к моему вопросу. - Это ведь как считать "мертвые" они души или не мертвые. Я и в отчетах не всех показываю, кто у меня нештатником числится. Поначалу их столько объявилось... Что ни водитель - то и общественник.

Сами понимаете: шоферу хочется с ГАИ дружбу водить.

Но ведь какая дружба. Это не то, что положил в карман удостоверение общественника и - гуляй себе. Были у нас такие... А где их не было? Они быстро себя проявили. В общем, так: сто пятьдесят - это действительно нештатники. А из ста пятидесяти человек на пятнадцать я как на себя положиться могу. Это я сейчас понимаю, а лет десять назад - все ощупью... Теперь накануне жатвы наш райисполком специальное решение принимает такого-то и такого-то нештатного автоинспектора освободить от работы на период уборки. А списки этих людей в райисполком я представляю. Здесь уж не то что семь, двадцать семь раз отмеришь.

- По принципу: меньше, да лучше?

- Само собой. У нас, кстати, с этим легче, чем в городе, здесь люди больше на виду.

Итак, лед тронулся.

ВЕЛОСИПЕД И КОНЬ АНДРЕЙ

...Как я эту работу выбрал? А никак не выбирал. Мне предложили, я согласился. В пятьдесят третьем году.

Демобилизовался я с флота, вернулся в Михайловну.

Из Михайловки уходил, сюда и вернулся. Отгулял положенный месяц, надо на работу устраиваться. РайДОСААФу требовался специалист по автоделу. Пошел.

Работа, хоть и не пыльная, а не по мне. Не люблю я над бумагами сидеть. Учебные планы, конспекты занятий с шоферами, на экзаменах переживаешь, нет, не по мне. Решил уходить на производство. Либо на комбинат, либо в колхоз. Все равно куда, лишь бы не так однообразно. А вышло и не комбинат, и не колхоз. Милиция вышла. Зашел как-то по своим служебным делам в райотдел, дежурный говорит: "Майор велел: как придешь, к нему зайти". Майор - начальник райотдела Михаил Прохорович Осипов. Зашел. В общем, так и стал я милиционером. Как сказал тогда Михаил Прохорович, человеком я для них был самым подходящим:

комсомолец, армию отслужил, дисциплинированный.

Присвоили мне старшего сержанта. Инспектор ГАИ старший сержант милиции Чепурной Василий Федорович. Так я тогда писался.

Что привлекло? Я уже говорил: какого-нибудь живого дела хотелось. Я так думаю: когда мужику двадцать четыре года, а он с бумажками копается и рад до слез, что из кабинета никуда выходить не надо, то в нем мужского одни штаны если. Когда человек в годах, тогда другое дело. Зарплата, говорите? Какая там зарплата.

Сейчас в милиции все-таки деньги платят. А тогда - четыреста десять рублей старыми. Сторож, который ночью у магазина на приступочке сидел, почти столько же получал. И у меня четыреста десять, а из транспорта -велосипед да конь Андрей. Конь, правда, ничего, иногда даже и рысью мог. Так я по переменке - то на нем, то на велосипеде. Поближе - педали поверчу, подальше - на ходке. Но вообще-то поспевал - транспорта тогда мало еще было. Поэтому меня часто в оперативные группы подключали. Тем мне наша работа и нравится - беспокойная она. Лишнее на ней не поспишь.

Помню первое свое такое дело. В каком же это было... Ну да, в тот же год, когда работать начал и было...

Значит, в пятьдесят третьем, осенью, только-только уборка закончилась. Тогда по Кулунде действовала шайка.

Магазины, в основном, грабила. Убивать, помнится, не убивали, но попадется вечерком кто, за так себе не отпустят. Дочиста гберут. Одни потерпевшие говорили, что тех трое было, другие - пятеро... сколько, в общем, в точности - никто не знал. В наш район они как-то еще не добрались. Там магазин возьмут, там, но все не на нашей территории. И вдруг звонок из Джантая: магазин. Джантай - это от МихайловT километров двадцать пять. Собрал нас майор, все наличные силы - пятеро оказалось. Задачу поставил. Старшим группы назначил сержанта Зайцева. Лазарь Иванович из нас самый опытный был: фронтовик, разведчик. Я - за рулем.