В саду жили садовницы. Сад был расположен в северо-восточном углу монастыря, а в юго-восточном углу помещалась коровная и находились парники. Там была специальная водокачка. Главная водокачка помещалась у начала канавки. Оттуда все брали воду, а в некоторые послушания был проведен и водопровод. На водокачке работали свои же сестры.

В молотильном корпусе сестры молотили зимой и убирали хлеб и солому. Молотили цепами. Летом работали в поле. Монастырская земля простиралась на юг, к деревне Рузаново.

В огородном корпусе жили огородницы.

В этих послушаниях, в отличие от мастериц и клиросных, жили трудовые сестры. <…>

В монастыре было две своих лавки: бакалейная и мануфактурная. Сестры все могли приобрести, не выходя за ограду. Был специальный лавочный корпус, где жили лавочницы (продавщицы).

Таким образом, монастырь целиком обслуживался сам. Все было внутри обители. Существовало большое, сложное и хорошо организованное хозяйство. Монастырь капиталов не имел, жили своим трудом. Хутора и подворья вносили свою лепту помощи, ведь кроме молодых рабочих сестер было много старых, нетрудоспособных. Кто из них мог, читал в пустыньках Псалтирь, а некоторые уже и того не могли. <…>

В субботу на послушания не выходили, наступал «свой день», когда сестры могли что-то себе заработать, поскольку монастырь предоставлял только помещение и скудную трапезу. Одежда и обувь у каждой сестры были свои, и кто не получал помощи от родных, тем приходилось на это самим зарабатывать. Вязали платки или расписывали, делали четки, кто что умел. Работали и по вечерам в келиях. После погребения покойниц их вещи раздавались, но больше пожилым сестрам, видно, на новеньких мало надеялись, ведь не все уживались в монастыре.

В последние годы, когда в обители поместился понедельничный базар, «свой день» выпадал на понедельник. Кроме того, летом на месяц отпускали сестер жать, так как трапезы уже не было.

Перед праздниками по всем корпусам делали уборку. Некрашеные полы вымывались добела, и все застилалось самоткаными новыми половиками, кровати украшали чистыми покрывалами. Три дня Рождества и всю Светлую неделю не работали, а только ходили в церковь, по канавке, по пустынькам, а дома читали духовные книжки. Бедные певчие, бывало, к концу Пасхальной седмицы лишались голоса от постоянного пения. Ведь на Пасху вся служба заменялась пением, а вместо монастырского правила после вечерни пели весь Пасхальный канон. Когда я поступила в монастырь, меня больше всего поразило, как в монастыре проводили Великий пост и как особенно радостно справляли праздники.

Вся жизнь, все интересы, горе и радости сосредотачивались в монастыре. Жизни вне монастыря будто и не существовало. Было много монахинь, которых приводили, а иногда и приносили в монастырь младенцами, и доживали они в нем до глубокой старости. Матреша моя пришла в монастырь 4-х лет и так любила обитель, что ее насильно посылали в Вертьяново на несколько часов к родным. Она тут же стремилась обратно. Даже ходить она одна в миру боялась и всегда просила брата родного проводить ее домой.

Пророки. Рассказывала мать Агния. В Тихвинской церкви сзади в углу против входа на хоры висела картина ветхозаветных пророков. Картина размером 2 на 3 аршина. Пророки были написаны во весь рост. От времени изображение потемнело, сделалось почти черным. Перед картиной горела лампада. А тут перестали лампадку зажигать: «Что ее зажигать – картина черная – почти ничего не видать».

И вот раз приходят старушки, которые там всегда стояли, а пророки ушли. Никакого изображения на холсте нет. Стали старушки нарочно собираться там молиться, зажигать лампадку, и вот раз приходят утром и видят, что пророки пришли. Утро было росистое, и у пророков на ногах капельки росы. Это было давно, еще до открытия святых мощей преподобного.

Рассказывают, что какой-то архиерей приехал в Саров и спрашивает:

– Где пустынька преподобного?

– В Дивееве.

– А камни?

– В Дивееве.

– Где все вещи?

– В Дивееве.

– Как же монашки у вас мощи-то не унесли?!

Я где-то читала, что преподобный явился во сне Мотовилову и велел какую-то болящую напоить водой с камня, на котором сам молился. Но как это сделать? Из земли выступали большие каменные глыбы. Пробовали отбить кусочек – не получилось. Тогда преподобный снова явился во сне Мотовилову и велел разжечь на камне костер. Сделали как велел, и камень сам распался на куски. Все их отвезли в Дивеево, оттуда они разошлись по всей России. К открытию мощей один кусок этого камня был привезен из Дивеева и положен в келии-часовне в Саровской обители.

На Саровской колокольне были часы, они отсчитывали не только четверти, но даже и минуты. По всему лесу слышался благолепный звон. После переворота косточки батюшки Серафима лежали открытыми в раке без облачения, так к ним тогда и прикладывались.

И вот раз произошел случай. Одной монашенке в Дивееве приснился преподобный с такими словами: не ходите в Саров, кто будет смотреть косточки, тот не увидит его в будущем веке. С полгода это продолжалось, потом мощи снова облачили.

Крест чудотворный. После разгона монастыря многие иконы были сложены в верхнем Рождественском храме. Крест-распятие был очень большого размера и, очевидно, не проходил в дверь небольшого храма. Вот и вздумали отпилить одну ручку Спасителя с частью креста, чтобы легче пронести в помещение.

В трапезном храме Александра Невского в то время уже устроили клуб. Пошло оттуда несколько человек в четверг или утром в пятницу на Страстной неделе за крестом. Поднялись наверх по лестнице на паперть и видят: стоит там распятие, а из надпиленного места видны следы текшей и запекшейся крови. Следы крови были и на полу, куда она стекала.

Сразу стало всем известно. Помню, выходим мы в Великую пятницу от вечерни, а мужики становятся друг другу на плечи, чтобы заглянуть в окно верхней паперти.

Говорили, что этот крест считался чудотворным в монастыре. Он должен быть ставлен на горнем месте в соборе, но оказался мал, и долгое время стоял в живописной. А в последнее время его поставили справа в соборе.

Об изображении преподобного на иконах. Многие спрашивают: почему в Дивееве писали преподобного Серафима не так, как оно сохранилось на старинных изображениях его времени?

Дело в том, что в Сарове в покоях отца-игумена сохранялся портрет преподобного более раннего возраста. Святой изображен на сером фоне, в овале. Снимок с него помещен в «Летописи…» Чичагова. Писал старца художник Серебряков. Преподобный на нем изображен молодым, несогбенным. Портрет этот на другой день изъятия мощей послушник Борис принес рано утром в Дивеево и поместил сначала в нашей келии, а потом отдал блаженной Марии Ивановне. Где он сейчас, точно не известно.

С этого портрета, видимо, и писались иконы после открытия мощей.

В последние дни перед разгоном я вдруг неожиданно увидала на своей кровати большую тетрадь. Это была сшитая рукопись Мотовилова, и далее красивым четким почерком – расшифровка.

Рукопись была написана страшно неразборчивым почерком, одни волнистые линии, наподобие стенографической записи. Из приложенной расшифровки я поняла, что уже в мотовиловское время многие стали неправильно изображать кончину преподобного. Изображали его стоящим, а иногда даже и лежащим у аналоя в пустой келии. Кроме того, неправильно в углу ставят икону Божией Матери «Умиление». В действительности же было не так. Преподобный стоял на коленях у аналоя, а не лежал. Иконы были расположены в следующем порядке: в углу образ Нерукотворенного Спаса, направо рядом большой образ Царицы Небесной, а еще правей, с краю, образ Божией Матери «Умиление», перед ним круглый подсвечник-поднос с множеством горящих свечей.