– А пациент с сердечным приступом?

– В реанимации. Там всё более-менее…

Вынимаю один за другим снимки и смотрю их на свет. Нос сломан… Лицевая кость тоже. Смещение тоже есть… И ещё есть сомнения насчёт лицевой кости справа.

– А виновник где?

– Тот спит в смотровой. Он же совсем пьяный!

– Что у него с лицом?

– Поверьте, ничего страшного. Могли бы и в домашних условиях такую ссадину обработать. Но его сюда привезли такие же пьяные, как и он. Ничего не соображали! Сама не понимаю, как вообще эти парни смогли доехать сюда без приключений.

– Думаю, они найдут их здесь.

– Александр Николаевич… – Светлана Сергеевна укоризненно качает головой.

Всё понимаю. Когда-то, ещё на заре моей работы в этой больнице, она стала свидетелем того, как я наказал гипнозом двоих нахамивших мне молодых мужиков, и осудила такой метод воспитания.

– Ладно… Пойду к Ивану, – бурчу я, не желая вступать в полемику.

Хотя полемизировать есть о чём. Чего греха таить, имея способности, позволяющие воздействовать на людей, я могу в сердцах наломать дров. Понимаю, что любые свои возможности, особенно далеко выходящие за привычные понятия, человек должен жёстко контролировать своим разумом, самостоятельно отфильтровывая эмоциональные позывы совершать действия, не соответствующие морали. Но когда вижу, как существующая система часто не наказывает виновника чего-то и, тем самым поощряя, толкает его к дальнейшим отрицательным проявлениям, меня просто захватывает желание восстановить справедливость сразу и на всё оставшееся время. Если в таких случаях я не успеваю сам себя резко остановить, следует наказание в виде применения гипнотического воздействия к провинившемуся субъекту, который, когда понимает, что с ним произошло и почему, начинает бегать за мной, каясь и прося «снять заклятье». А заклятье – это действие, называемое в народе сглазом или порчей, то есть сознательное или бессознательное причинение человеку ущерба. У меня в таких случаях – сознательное. Увы…

Такие действия с моей стороны не находят одобрения ни у Кирилла Сергеевича, являющегося настоящим нравственным камертоном, ни у Ваньки, часто пеняющего мне на эту тему. Вот и Светлана Сергеевна, моя уважаемая коллега, тоже…

Но не оставлять же безнаказанным избиение пьяным ублюдком пусть даже не моего брата, но врача при исполнении им своих обязанностей? Я так не могу! А полиция, получив озвученное указание своего начальства, явно робеет и готова спустить на тормозах откровенно хулиганские проявления сынка очередной «шишки», и это делает моё состояние близким к бешенству. Поэтому, если не сдержусь, может случиться всякое и тогда помнить нашу встречу этот скот будет очень долго.

…Захожу в палату. Тонкое тело, полулежащее со слегка запрокинутой головой, устроенной на трёх подушках, впечатляет. Живописные русые и весьма непослушные волосы братишки всклокочены. Вспыхивают воспоминания… Когда-то, почти десять лет назад, я увидел Ваньку вот так же лежащим с закрытыми глазами на больничной койке. Сразу охватывает жалость. Бедняга… Лицо не только разбито, но ещё ужасно опухло и посинело. Хоть снимок, сделанный ему сразу после побоев, я посмотрел, но сейчас включился мой дар, позволяющий видеть «своим» особым биоэнергетическим зрением многие вещи, не зафиксированные на плёнке. Да… И перелом носа со смещением, и перелом лицевой кости слева… И… Да! Всё-таки справа трещина. Беда… Трудов даже мне тут будет очень много.

– Привет… – сжимаю Ванькину руку и сажусь на край кровати.

– Сашка… – он с трудом приоткрывает глаза и силится улыбнуться. – Опять скажешь… что приехал меня из жопы… вынимать?

Видно, что каждое слово даётся ему с трудом. Однако тогда, в моих воспоминаниях, я говорил именно эти слова. Опять братишка будто почувствовал моё состояние!

– Ванюха, тебе тяжело говорить, поэтому ничего не рассказывай. Это уже сделали другие. А сейчас я очень осторожно буду смотреть твои травмы руками.

Поместив ладони над Ванькиным лицом и не касаясь его, начинаю исследовать, прислушиваясь к своим ощущениям. Им я зачастую верю больше, чем снимкам, а перед вправлением надо всё представлять в деталях. От сосредоточенности аж пот на лице выступил. Такое со мной иногда бывает в операционной, когда приходится делать что-то запредельно сложное. Беру висящее на спинке кровати полотенце и вытираюсь. Надо ещё раз посмотреть. Опять держу ладони на весу и снова ловлю ощущения…

Ну вот… Кажется, я теперь имею представление, что и как надо делать.

– Так, Ванюха, осмотр я закончил, и теперь слушай… Про перелом носа и лицевой кости слева со смещением ты, наверно, знаешь. Но есть и трещина лицевой кости справа. На рентгене её не видно, но она есть.

– Он же меня ногами… по роже. Про трещину… правда… не знал.

– Ну это говорю тебе я, доктор Елизов. Короче, сейчас буду всё ставить на место, чтобы спасти твою неописуемую красоту, – стараюсь шутить, в надежде поднять ему настроение. – К сожалению, будет больно. Обезболивать гипнозом, как делаю всегда, я боюсь. Это не рука или нога, а голова и мозг.

– Ты всё-таки… у меня его… нашёл? – выдавливает Ванька привычный подкол и снова пытается улыбнуться.

Да, это мой братишка… С юмором у него всегда был полный порядок. Сейчас имеется в виду, когда я, как старший, его ругаю, то порой ворчу, что он идиот и у него голова без мозгов.

– Не обольщайся. Это пока только гипотеза, – парирую также с привычной ворчливостью. – А теперь серьёзно: вправлять, как говорится, буду по живому. Если тебе так будет легче – кричи и матерись по-всякому. Меня ругай…

– Сашка… Ты… не церемонься. Я буду… терпеть.

– Ванюха, поверь, мне самому страшно от необходимости делать тебе очень больно. Ты же сам знаешь: это всё равно как если бы самому себе…

– Давай, братишка! – тихо командует Ванька, закрывает глаза и напрягается.

– Держись… – и крещусь, прося Господа помочь в праведном деле.

…Уф. Устал я! Минут десять мучил Ваньку, но только по своим ощущениям всё сделал, как было нужно. Он не кричал, не матерился, но так стонал и так скрежетал зубами, аж сердце рвалось.

– Так, Ванюха… Расслабься. Теперь ещё немного энергетической терапии, и я оставлю тебя в покое.

В это время дверь палаты открывается и заглядывает Светлана Сергеевна.

– Александр Николаевич, там за этим хулиганом приехали…

– Скажите охранникам и полиции, чтобы не отдавали. Сейчас заканчиваю и иду, – и продолжаю воздействовать энергетически.

– Сашка… Ты его… Короче, не надо… наказывать, – открывая глаза, по-прежнему с трудом произносит братишка. – Я же тебя знаю…

С больничной койки – и туда же! А ведь, увидев сделанное с ним этим скотом, я уже вот-вот выйду берегов.

– Так… Я сам разберусь, что мне делать, – и, понимая свою резкость, исправляю положение: – Прости, Ванюха, я сейчас очень зол и боюсь сорваться.

– Я это чувствую, потому и… прошу, – шепчет он, пытаясь поднять на меня взгляд. – Не надо…

– Слушай, ты лучше поспи пока пару часов, – командую мягко, с применением гипнотического воздействия. – Меньше будет болеть. Потом я приду и повторю свою терапию. Раз, два, три… – и делаю традиционный щелчок пальцами.

Ванькины глаза закрываются…

Сбегая по лестнице на первый этаж в приёмный покой, сверху наблюдаю там мерзкую картину. Вышколенная за годы совместной работы наша охрана героически обороняет вход в коридор, ведущий к смотровым помещениям, от пытающихся пройти туда троих мужчин – одного солидного, в возрасте, и двоих молодых и мощных бандюганского вида. Ясно – это посланец папаши со своей охраной.

– Не положено! Понятно вам? – повышает голос один из наших охранников. – Без разрешения мы не пускаем.

– А мне плевать на ваши разрешения! – брезгливым тоном реагирует приземистый холёный, с седым «ёжиком» мужик и командует своим охранникам: – Парни, ну-ка, освободите мне проход.

– Что здесь происходит? – поняв, что пора вмешаться, задаю вопрос тоже в повышенном тоне.