У него не было близких людей, кроме женщины напротив. Но все их последние встречи проходили при участии этого недоразумения, которое сейчас бесцеремонно ело мороженое. Северус сам задумался над эпитетом. Почему «бесцеремонно»? Да потому, что эта девчонка все делала бесцеремонно. Северуса это качество раздражало в людях вообще и в Марисе Делоре в частности. Но приходилось терпеть ради возможности поговорить с Нарциссой. Хорошо хоть, эта пигалица большей частью молчит, ограничиваясь мерзкими чисто малфоевскими улыбочками.

И Северус даже привык к этому раздражающему обстоятельству. За все надо платить. А за встречи с близкими в их мире — тем более. Их, этих близких, слишком мало. У Северуса вовсе одна Нарцисса.

Была еще Властимила. Мерлин! Как давно это было. Горечь, привкус металла на губах, искусанных в кровь от злости на нее, на себя, на ситуацию в целом. Да! Он мальчишка, как она всегда и говорила. Мальчишка, раз не сумел вовремя понять, что она значила для него. Мальчишка, раз не нашел нужных слов, чтобы удержать. Да что там говорить. Мог последовать за ней, мог разыскать. А что сделал он? Надулся, обиделся… Уцепился за гордость, как незрелая барышня за глупые предрассудки. Мальчишка! И этим все сказано.

Но разве мог он предположить, что когда повзрослеет, вдруг поймет, насколько одинок в мире, где единственный друг — за высокими стенами, и одно-два письма в месяц, да и те наверняка читают. А больше ему никто не пишет. Не летит ее сова со свитком, послание в котором начиналось с одного слова — его имени. Ни тебе «милый», ни «дорогой». Никакой. Он злился на это обращение. В душе надеялся, что она хоть как-то проявит эмоции, перестанет считать его мальчишкой. Но ведь он и был незрелым и бестолковым юнцом. Потом он многое бы отдал за свое имя, написанное ее крупным почерком.

Он и предположить не мог, насколько сложно отыскать человека, который не хочет, чтобы его отыскали. Но ведь другие нашли.

Северус до сих пор помнил тугой комок в горле и прыгающие перед глазами газетные строчки с некрологом.

Почему он всегда опаздывает в жизни?

Почему его намерение обратиться за помощью к Дамблдору опоздало? Сам он не мог искать в открытую, не мог привлекать внимание к их связи. Проклятая война. Проклятое деление на тех и этих, чужих и своих. Но Дамблдор ведь мог все. Он почти всесилен! Почти… А когда Северус осознал, что его завуалированные попытки отыскать ее след через деятельность основанных ею фондов не приводят ни к чему, кроме потери времени, появился этот некролог. И все что осталось — карточка от шоколадных лягушек. Канонизация. Как он ненавидел это слово. Ка-но-ни-за-ци-я. Это значит, что самого человека больше никогда не будет, но мы сможем пересказывать потомкам его подвиги, вписывать новые страницы в учебники истории, обращая живое и теплое в холодное и формальное. Жил. Учился. Создал. Умер.

Четыре страницы учебника. Он посчитал. Колдография та же, что и на фантике от лягушек. Нелепость.

И пустота. И тишина. И попытки не свихнуться и не спиться. Терпкое виски, горькое на вкус и вязкое, как смола. А еще смутная мысль о том, что сейчас лето, и его даже не ждут на работе. Нет рамок. Нет проклятых законов цивилизации, которые порой позволяют не сломаться, потому что нужно вести себя по-другому. И Дамблдор. И его чертово сострадание, и заклинание, и вопрос, не хочет ли он, Северус, чтобы ему стерли память.

Ага! Сейчас. Кажется, он что-то кричал в это спокойное лицо, ненавидя безмятежный взгляд синих глаз за очками-половинками.

Стереть память. Вырвать кусок жизни. Тогда уж давайте сотрем воспоминания о ней, о Лили. И что останется? А? Что останется? Какая чертова жизнь? Родился — умер. Как в учебниках по истории? Нет уж. Пусть никчемная. Пусть горькая. Но это — его жизнь.

А потом возвращение в школу. Бездарные ученики. И рамки… рамки. Они держат в узде. Их острые края вычерчивают коридор, по которому нужно следовать. Не сворачивать, не останавливаться. А ведь что получается? То же: родился — умер.

А ночами… Скомканные простыни и липкие кошмары. Потому что снова не успел. Раз за разом. Обломки одного дома. Неизвестность, а от того еще более жуткие картины того, что произошло в другом доме.

Но есть Время. Северус готов был расцеловать того, кто придумал это самое Время. «Эй! Мерлин! Я готов тебя расцеловать! Ты был гением. Или его придумали до тебя? Боги?» Северус преклоняется и перед их гуманностью. Время. Оно не лечит. Нет. Оно словно наматывает бинты на рану. Со стороны совсем не видно. Будто ты цел и невредим. И все считают, что так и есть — ведь прошло Время. И неважно, что ночами под бинтами кровит. Со временем прекратится и это.

А потом сарказм, холодность и безразличие. Чтобы ни одна живая душа больше не смогла проникнуть за эти стены. Всех прочь! Вон! Без живых душ легче. Видеть лживые улыбки совсем легко. Так же лживо улыбаться в ответ. А живая душа… Она не знает лжи, она слишком больно ранит. Всех прочь!

И тут появляется он. Чертов Блэк. Этот паршивый гриффиндорец раз за разом заставляет переживать боль, с которой так и не смирился за годы. Ведь как-то все утряслось, успокоилось, зарубцевалось. И пожалуйста! Один красавец теперь будет работать бок о бок с самим Северусом, а второй и вовсе переполошил всех на свете. Ведь как было славно не помнить о нем, не переживать, не переосмысливать то, в кого превратила тебя жизнь.

И эта девочка напротив опять перед выбором: он или Блэк. И выбор снова окажется предопределен. И это еще один камешек в общую копилку доводов против Блэка.

Нарцисса смотрит на часы, болтает соломинкой в нетронутом коктейле. Им пора расходиться, потому что еще пара минут, и снова будет боль и отчаяние. Снова пропасть. Перебросят ли они мост во второй раз? Тогда потребовалось немало времени. А ведь жизнь летит, не останавливаясь, и тратить ее на глупые обиды нелепо. Вполне может быть, что завтра уже не на кого будет обижаться…

Давным-давно он пообещал себе не пытаться читать мысли Нарциссы. Это даже нравилось — угадывать ее настроение по взгляду или пожатию плечами. Но мысли все равно чувствуешь. Даже не сами мысли, а некий эмоциональный фон. Так все последние годы Северус видел, что Нарциссе одиноко и пусто на душе. Со стороны могло показаться, что это спокойствие и умиротворенность, но Северус бы назвал это скорее унынием и обреченностью. И вот после побега проклятого Блэка все изменилось. Стоило ему сегодня взглянуть на Нарциссу, и точно вернулся в детство. Блеск глаз, румянец на щеках. Но дело даже не в этом. Об эмоции Нарциссы можно было обжечься, в них можно было утонуть, как в бушующем океане. Впервые за столько лет в ней билась жизнь. И Северус не хотел, чтобы это прекращалось, но и идти на поводу у женских глупостей он не мог.

— Идем? — Мариса с готовностью подхватила сумочку. Она давно доела свое мороженое, да и перемену в общем настроении уловила быстро.

— Как можно найти Люпина?

Вопрос Нарциссы заставил Северуса поперхнуться холодным кофе, который тот решил допить, чтобы скрыть неловкость.

— Зачем он тебе?

Нарцисса открыла рот, но объяснить не успела.

— Это для меня.

Северус удивленно обернулся к миссис Делоре.

— Не понял.

— Что здесь непонятного? Я могу узнать о понравившемся мне мужчине?

— Мужчине? Мы все еще о Люпине говорим?

— Се-ве-рус, — Нарцисса попыталась вклиниться в беседу.

Они видела, что Снейп на пределе от их разговора, а Мариса, когда входила в роль…

— Да, представь себе.

— Он…

— Тебя что-то смущает? Я женщина одинокая. А он был красив в молодости.

— Ты зрение проверяла… в молодости?

— Я-то да, а вот…

— Так, хватит! На нас уже оборачиваются. Северус, просто ответь… ты знаешь, как его найти?

— Нет!

— А спросить у Дамблдора? — вкрадчиво проговорила Мариса.

— Я не собираюсь заниматься подобными глупостями.

Взгляды карих и серых глаз скрестились подобно клинкам.

— Северус, нам больше не к кому обратиться.