Он отступил, поклонился, повернулся к своей визуальной клавиатуре и снова взялся за работу, словно Мэри здесь не было. Отчасти успокоившись в его присутствии, Мэри начала долгий импровизированный танец тай-чи, выкручивая руки, как прошлым утром, но с большей грацией уверенностью плавностью. Она представляла себя озером рекой дождем над городом. Она нашла свой центр зависла там на миг и открыла глаза.

– Обед? – спросил Эрнест. На трех широких плоских экранах за его клавиатурой красовались страшные лица вытянутые угловатые едва ли человеческие следившие за ними глазами горящими словно ледяные угли. Их контуры были очерчены неоном, а сами они выполнены детской пастельно-песчаной темперой. У одного из них, судя по носу, был череп животного, кошки или собаки.

– Пугающе, – прокомментировала она.

– Пришельцы, – сказал он с гордостью. – Позаимствовал кое-что из голограффити в нашем районе.

Э Хасида специализировался на инопланетянах. Наполовину японец, наполовину спанглиш, он легко переходил от ярких основных красок майя и мексиканских мотивов к спокойным приземленным пастельным тонам старой Японии; от пейзажей к трансформированному поп-арту. Его работы пугали и приводили в восторг. Мэри была бы рада Эрнесту и без его таланта; с ним он идеально дополнял ее, подрывающая основы тревожащая просвещенность против ее прагматичности склонности управлять невозмутимости.

– Можешь рассказать? – спросил он, присаживаясь рядом с ней на край дивана и веля на языке управляющих машинами жестов – языке собственного изобретения, – чтобы им принесли еду. Три арбайтера, по виду собранные из металлолома, преображенного в изящные абстракции бочкообразные округлости и кубистские ребра черные и серые, развернулись и покатили в ту часть квартиры, что служила кухней и питомником нанопроектов.

– Вероятно, я отправляюсь в Эспаньолу, – сказала она. – На всякий случай уже оформляются документы. Подозреваемый улетел.

– Подозреваемый в чем?

– Восемь убийств. Одна ночная оргия.

Эрнест свистнул.

– Бедная Мэри. Ты тяжело переживаешь это.

– Ненавижу, – сказала она.

– Ты слишком сопереживаешь. Посмотри; ты только расслабилась и опять напряглась.

Она разжала пальцы и покачала головой.

– Это не гнев, это досада. – Ее черные глаза изучали его лицо. – Почему люди способны так поступать? Как могут происходить такие ужасные вещи?

– Не все такие же уравновешенные, как ты… и я, – сказал Эрнест со слабой улыбкой.

Она покачала головой.

– Я найду этого сукина сына.

– Теперь похоже на гнев, – заметил Эрнест.

– Я хочу, чтобы все это закончилось. Хочу, чтобы все мы повзрослели и были счастливы. Все мы.

Эрнест с сомнением хмыкнул.

– Ты зои. Это как хирург. Если у всех все хорошо, вы без работы.

– Я бы не прочь. Ты… – Мэри поискала слова, не нашла. Проявление ее сомнений и слабости. Последние два года Эрнест был ее жилеткой. Свою роль он играл спокойно, ее личный психохирург-утешитель. – У меня сегодня даже нет времени на любовь.

– При выборе «обед или любовь» ты выбираешь мой обед?

– Ты хороший повар.

– Ты уже сколько часов на ногах?

– Очень много. Но у меня был перерыв, а теперь вот другой. Не волнуйся. Эрнест, ты слышал об Эмануэле Голдсмите?

– Нет.

– Поэт. Романист. Драматург.

– Я визуал, а не читатель.

– Он подозреваемый. Известный человек. Жил в крыле Комплекса. Подозревается в убийстве восьми своих молодых последователей. Без мотива. Он исчез, и я думаю, что он, возможно, бежал в Эспаньолу. У него открытое приглашение от полковника сэра Джона Ярдли. Ты когда-то говорил, что знаешь каких-то людей из Эспаньолы.

Эрнест нахмурился.

– Я не обрадуюсь твоему отъезду туда. Если хочешь узнать побольше об Эспаньоле, почему бы не отправиться в библиотеку ЗОИ? Уверен, там есть все, что тебе нужно…

– Это я уже сделала, но мне нужно еще инсайдерское мнение. Особенно кого-то из низов.

Он прищурил глаз.

– У меня есть друзья, знакомые с людьми, которые работали там. Неприятными людьми. Они никому не доверяют.

Она провела гладкой черной ладонью по его щеке, по смуглому лицу с жидкой бородкой.

– Хотелось бы поговорить с твоими знакомыми. Можно это устроить?

– Они безработные, не корректированные, почти нелегалы – но даже при этом им будет очень интересно увидеться с тобой. Ты для них развлечение, Мэри. Но они попали сюда по законам, действовавшим при Рафкинде. Их отвергла Эспаньола, когда в Вашингтоне началась катавасия. Они боятся, что их отправят обратно. Они прячутся от иммиграционной службы и от селекционеров.

– Я могу закрыть на это глаза.

– Можешь? Мне кажется, ты злишься. Вдруг тебе захочется отправить их на коррекцию.

– Я способна держать себя в руках.

Эрнест посмотрел на свои натруженные руки. На шрамы от нано. Он не проявлял должной осторожности с некоторыми из своих материалов.

– Как срочно?

– Если я к завтрашнему дню не найду Голдсмита в этой стране, то послезавтра отправлюсь в Эспаньолу.

– Я могу поговорить со своими друзьями. Но, если ты не поедешь, мы забудем обо всем этом.

– Мне всегда нужны контакты в теневой зоне, – сказала она.

– Не смеши. Эти тебе не нужны.

Арбайтеры принесли обед: впереди шел бочкообразный арбайтер с подносом с двумя винными бокалами, за ним кубистский с подносом, на котором высилась горка сэндвичей с деликатесами.

– Мэри, ты же знаешь, что я тебя обожаю, – сказал Эрнест за едой. – Я готов многое отдать, чтобы стать твоим законным спутником.

Мэри улыбнулась, затем вздрогнула.

– Мне кажется, это прекрасно, но я не хочу, чтобы кому-либо из нас пришлось от чего-то отказываться. Мы еще не достигли пика в профессиональном плане. А вот потом…

Эрнест заметил, что она вздрогнула.

– Не шути со мной. Я могу забить на это и пуститься во все тяжкие. – Он налил ей чашку тамариндо. Сам Эрнест не пил алкоголь не принимал наркотики. – Но я говорю это почти каждый раз, верно?

Они выпили друг за друга. Мэри подняла руку и уставилась на нее так, словно та не слушалась ее.

– Что-то еще не так? – тихо спросил Эрнест.

– Звонила Тео.

– Нервная Теодора, – сказал Эрнест. – Ее сердечное желание исполнилось?

Мэри покачала головой.

– Она снова пролетела. Третий раз.

– Я не это имел в виду, – сказал Эрнест.

– Да ну?

– Ты уверяешь меня, что она твой друг, Мэри, но я никогда не видел таких друзей. Она отвергает тебя. Не любит. Хочет быть похожей на тебя, но ненавидит за то, что ты другая.

– О. – Она поставила свой бокал.

– Она плакалась тебе в жилетку?

– Твои обеды как любовь, – сказала Мэри после паузы. – Мне искренне жаль, что я не могу задержаться дольше. – Она отсалютовала изысканной кружевной корзиночкой для хлеба, в которой лежали приправленные зеленью выращенные креветки.

Надзор за гражданскими лицами занимал первые семь этажей коммерческой башни начала двадцать первого века, возвышающейся в Уилшире на месте Беверли-Хиллз. Залы ожидания на втором этаже не претендовали на убранство; они были неудобно минималистскими, белыми и с резким освещением.

Мэри терпеливо ждала, а минуты отодвигали назначенное ей время в прошлое. Напротив нее так же терпеливо ждали еще трое зои, из башен в Лонг-Бич и Торрансе. Они почти не разговаривали друг с другом. Здесь они оказались не в своей стихии.

Гражнадзор контролировал информацию, которую ЗОИ не могла получить на основании судебного ордера. Получение ЗОИ такой информации было искусством, сходным с политикой. Отдельные зои или целые отделы ЗОИ, которые слишком часто делали запросы, получали метку слишком алчных.

На всей территории США камеры визоров и другие приборы отслеживали действия граждан в личных автомобилях автобусах поездах самолетах даже на пешеходных дорожках и во всех местах скопления народа и общественных зданиях. Записи оказывающих услуги частных компаний финансовые записи медицинские записи и записи корректологов – все это попадало в Гражнадзор, и в каждом штате ежегодно публично избирались должностные лица, распоряжавшиеся собранной таким образом информацией.