Позже поступило еще несколько звонков от молодых людей, двух девушек и трех парней. Все они отказались назвать себя, но заявили, что знали этого парня. Он – студент университета, назвали его имя.

Старый Вебер вел замкнутую, спокойную и размеренную жизнь. Из дома выходил только за покупками и всегда вместе с собакой, хотя места для прогулок ей было достаточно и в их запустелом саду. Детей у него не было, жена умерла три года назад, и он до сих пор не мог смириться с этой утратой. Большим усилием воли заставлял себя двигаться и поддерживать тот режим, который был организован в доме еще его супругой. Одиночество его скрашивала только овчарка Джессика. Иногда он играл в шахматы сам с собой, но чаще по вечерам занимался рассматриванием многочисленных старых альбомов с фотографиями. И он, и жена очень любили путешествовать, поэтому большинство фото были сделаны во время поездок в разные страны. Вебер не любил зиму, она казалась ему каким-то замершим, почти омертвевшим временем года. Но особенно он не терпел слякоть и дождь. Ему представлялось, что и его овчарка ненавидит дожди. В такие дни выражение тоски не сходило с ее морды. Хозяин понимал, что его состояние передавалось и верному псу. В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое февраля Вебер проснулся, услышав, как глухо воет собака. На ночь она всегда оставалась во дворе, в своей будке. Он поднялся и посмотрел в окно, но ничего не заметил, было темно. Он едва различил Джесси. Собака вышла из своего домика и, улегшись на лапы, выла протяжно и жалобно, временами поднимая кверху морду, словно поглядывая, слышит ли ее хозяин, потом на время замолкала. В одну из таких пауз Вебер опять уснул. Проснулся он, когда рассвело, и почти тотчас опять услышал вой собаки. Как ему показалось, ее вытье было особенно тоскливо, словно она кого-то оплакивала. Старику стало не по себе. Он вспомнил, что она точно так же выла, когда умерла его жена. У него разнылось сердце, и он вынужден был принять сердечные капли. Курт Вебер знал, что собака никогда не будет выть просто так. Значит, что-то произошло. Он выглянул в окно: мусорщики переходили от дома к дому, опустошая контейнеры. Через несколько минут собака перестала выть, хотя и вела себя еще беспокойно. Вебер решил, что надо выгулять собаку, оделся, запер двери, взял на поводок Джесси, и они вышли за ворота. Настроение пса улучшилось. Вебер знал, что Джесси любит гулять, встречаться с другими собаками, и она никогда не рычала на своих соплеменников, только дружелюбно повиливала хвостом, будто приветствовала их.

Когда Вибке в очередной раз вошел в кабинет Штока семнадцатого февраля, Шток сразу же по его лицу понял, что инспектор не удовлетворен теми данными, которые они получили, устанавливая личность убитого.

– Какая-то чехарда, – недовольным тоном заметил он. – В действительности, якобы, живет и здравствует студент университета экономического факультета Марк Гринберг. Его мать сказала, что беседовала с ним полчаса назад по телефону. Вчера он с друзьями уехал в Италию. Решил отдохнуть на каникулах. Она видела по телевизору фотографию убитого парня. Он похож на ее сына, да, но ее сын жив, а кто этот парень – она не знает. Заявила, что сын тринадцатого и четырнадцатого встречался с друзьями. Они устроили карнавальное застолье, пятнадцатого был дома, а шестнадцатого решил с группой тех же друзей уехать в Италию. Вернется через неделю-полторы.

– А где было это застолье? – спросил Шток.

– Да там же, где живет и старик, который заявил, что его собака жутко выла, и где он видел тринадцатого февраля парня, похожего на того, чье фото показывали по телевидению.

– Да, замечательная получается история, – пробурчал Шток. – Когда ты встретишься с Вебером?

– Завтра утром навещу старика дома да и осмотрю все, что можно, на месте. Приглашу и фрау Гринберг встретиться со мной.

– Меня зовут Вибке, – инспектор протянул Веберу свое полицейское удостоверение.

Вебер, едва взглянув на него, жестом предложил ему войти.

– Что можете еще сообщить кроме того, что сказали по телефону? – спросил Вибке, удобно устраиваясь в мягком кресле. – Знаете ли вы этого парня? Кому вообще принадлежит этот дом?

– Я знаю, что раньше он принадлежал старому Иосифу Гринбергу. Вначале его использовали как дачу: с мая и до конца бабьего лета. Но последние десять лет он стоял пустым. Никто даже в летнее время не жил в нем. Почему? Не могу сказать, с Гринбергом не имел тесных отношений. Когда встречались, разговаривали как соседи, но не больше. Последние полтора года во время каких-либо праздников иногда видел молодых людей во дворе дома. Но чаще белокурого парня, приезжавшего, как правило, с девушкой. Я думаю, что это внук или родственник Гринберга. У Гринберга были две дочери, но тогда, когда еще вся семья приезжала на дачу, они были не замужем, а позже я их не видел. Приезжавший белокурый юноша очень похож на того, чье фото я видел по телевидению.

– Когда вы в последний раз видели его?

– Да, в самый пик карнавала, тринадцатого февраля. В тот морозный день было очень холодно из-за ветра, я даже не пошел гулять с Джесси. Где-то после полудня подъехали к дому машины, кажется, их было две. Из них выскочили молодые люди в карнавальных костюмах, некоторые с разрисованными лицами. Сколько их было, точно не помню… семь или восемь человек. Этот белокурый, если не ошибаюсь, был в маске алого цвета и в ярко-красной накидке. Как мне тогда показалось, его одеяние имело сходство с костюмом палача. В компании были две или три девушки. Все они со смехом, шутя и толкаясь, направились к дому. Что происходило внутри, я, конечно, сказать не могу. Все окна были завешены шторами. Когда они уехали, не знаю, я рано иду спать. И вообще, мне из окон моего кабинета виден только двор, вход в дом с другой стороны.

– Вы не слышали ничего подозрительного? Криков, угроз, драки?

– Нет, ничего. По теням на шторах можно было догадаться, что они там танцуют, ходят. Это, наверное, все, ничего более конкретного сообщить не могу.

Вибке, поблагодарив его, сказал, что если понадобится, возможно, придется встретиться еще.

Инспектор решил убить двух зайцев, поговорив еще и с матерью Марка Гринберга. Он рассчитывал, что она покажет ему дом и всё, что в нем. Он ждал недолго. Вскоре к нему подошла миловидная женщина лет пятидесяти. Поздоровавшись, посмотрела его удостоверение. Подошла к воротам, открыла щеколду изнутри, они вошли во двор. Там почти ничего не было, если не считать зеленого цвета большой контейнер. Вибке не преминул заглянуть туда, он был пуст, что показалось немного странным, учитывая прошедшие праздники. Фрау Гринберг открыла дверь в дом и пропустила туда сначала Вибке, потом зашла сама. Коридор был длинный, узкий и полутемный. Из него они сразу попали в большую кухню-гостиную. В ней находились: малогабаритная электрическая плита, большой камин, стояло не то огромное кресло, не то небольшая софа, стол со стульями, музыкальная установка, узкий старомодный буфет и большой холодильник. В камине осталась зола, несколько поленьев лежали рядом. Кругом все было прибрано, никаких следов веселья. Вибке побывал во всех трех небольших комнатках, вход в которые был тут же, из кухни-гостиной. Одна из комнат выглядела как настоящая спальня – с большой кроватью – и была побольше остальных; в других – стояли старая тахта и диван. Все они были убраны. Потом Вибке побывал на чердаке, в погребе, вход в который был со двора. Осмотрев их, он понял, что там давно никто не бывал, кругом лежал толстый слой пыли. Фрау Гринберг не сопровождала инспектора при осмотре дома, оставаясь сидеть в гостиной.

– Есть еще какие-то помещения в доме? – спросил Вибке.

– Вы, наверное, все осмотрели, – как-то неуверенно произнесла фрау Гринберг. – В коридоре есть еще маленькая кладовка. Вы видели ее?

– Нет, не видел. Где она?

– В самом конце коридора. – И Гринберг встала, чтобы показать, где можно включить свет.