– Вот, – старик Прохор оторвался от наполнения стопок, – полный АРХИВ2. К досмотру и пересмотру готов!

– Чай, маменька, я попозже сказала принести, – сказала Василиса.

Марья Моревнасогласно кивнула.

– И то правильно. Не до чаю пока.

Подавальщица слезла с сундука, одернула кевраловую юбку в оборках и цветочных принтах, покатилась обратно к дому.

– Хорошо! – прогудел Батя, поставил пустую стопку на поднос. – Что дальше?

– А дальше вот что, – старик Прохор бодро засеменил к сундуку, откинул, поднатужившись крышку, и погрузился в него с головой.

Джон закусил огурчиком и продолжил:

– Первый вопрос председатель поставил такой: открывать – не открывать. Нас не спрашивали, президиум тоже молчал единогласно, а вот совет что-то заволновался. Но председатель – Вий, отпер резной ларчик сбоку от себя, выскочили из него три молодца с дубинками, пробежались по рядам, настучали, настрочили, подмахнули – все и подписались под тем, чтобы открыть.

– Ну! – испуганно произнесла Василиса

– Вот не было печали, – горько вздохнула Марья Моревна

– Да ну вас, и не такое бывало, – прокашлял из сундука старик Прохор.

Один Батя промолчал, достал с груди медальон, открыл, посмотрел на портрет предка по отцовской линии. Насупил брови.

– Я, – продолжил Джон, когда ящик открыли, и крышка запрокинулась, буквы на ней увидел. Не все, в соленой воде многие разъелись. Первые «ПАН», последние «РЫ»3.В ящике какая-то слизь черная. Забулькала, вылезла жирная шея со змеиной головой. Раскрыла пасть и клокочет: «Протокол, протокол…». Все громче и громче. Искали тумблер на ящике – думали, что старинная заводная игрушка попалась, не нашли. Секретарь комиссии не сдержалась, ножницами голову и отхватила. А на ее месте две новые выросли. Вертятся, шипят, клокочут. Одна все про протокол, вторая про законы. И пошло-поехало. Секретарь головы отстригает, а они удваиваются. И слова все новые и новые, все злее и злее. Скоро уже и слов не различить стало, то «реформа» вдруг послышится, то «налоги». Лаборант и из Совета – кто посмелее, сачки какие-то нашли, хотели головы обратно в ящик запихать, да они как посмотрят, сверкнут чем-то, так все и каменели. Президиум вообще с самого начала не шевелился. Самое необычное – с каждой новой головой из ящика листок бумаги вылетал. Покружится, покружится, и на стол к Вию. Вий за черными очками спасался, сидел, печатью поигрывал. Крепкий мужик, не зря с народом иногда, вот как с нами тогда, когда Ивану тридцать три года справляли, братается. Я заметил, он вроде как на ларец с добрыми молодцами поглядывал, да не открывал чего-то. Петька к нему подбежал, про витязей морских на ухо шепнул, так Вий только поморщился.

Марсианин зеленое облако выпустил – обиделся – и исчез в параллельном пространстве. Яга тоже ступой накрылась. Только через щелку метлой пыталась пару листиков к себе заграбастать, но ни разу не получилось. Листки, как заколдованные – все на стол.

Мимо меня одна башка пронеслась, с интересом посмотрела. Мое счастье, что мне пот глаза залил. Преломлялось все. Потому я, наверное, и не окаменел, а просто свалился замертво, практически без сознания. Лежу под лавкой, слышу только, как Яга суетится, мол, представителю плохо, требуется на воздух вынести. Так что они с Колобком меня в ступу запихнули и эвакуировали. Ну и сами под этим соусом улизнули. Я полежал, оклемался, и обратно – в зал заседаний. А дверь не открывается! Только через щель коричневый дымок пробивается, и пахнет гнилыми водорослями.

Делать-то было нечего, двери в Столице сами знаете, какие – скалы, а не двери. Так что я к вам, за советом. Может, есть средство какое. Арсенал же у вас, Трофим Трофимыч. Помните, галок гоняли!

Батя снова вытащил из-за ворота медальон с портретом предка по отцовской линии.

– Арсенал, говоришь?

– Ну, а чем еще? – развел руками Джон.

– Стариков сначала послушаем, – ухмыльнулся Батя, – Прохор, что скажешь?

– А зачем говорить, – подал голос из сундука старик Прохор, – я лучше почитаю. Вы пока там эликсир для крепости духа накапайте. Я и подойду – с литературкой.

Джон наполнил стопки, одну пододвинул к Бате, со второй и третьей в руках стал выжидательно смотреть на лопатки старика Прохора, шевелящиеся под рубахой.

– Вот они, все тут, – довольно сообщил старик Прохор, вылезая из сундука с кипой пожелтевших бумаг.

– Самое что ни на есть важное за все века! У меня тут все в хронологическом порядке, сейчас продемонстрирую. Почитаем, что было, сообразим, что будет.

– И зачем тебе столько бумаги? – спросила Василиса, – сколько веков уже как бумагой перестали пользоваться! Неудобно ведь?

– Это вам, молодым, бумага не удобна. Хотя, – Прохор почесал затылок, – и то не всегда. Биде-то ваши на хуторах не прижились. Вот и я – рецепты народные, медицина народная, и информация – тоже народная, либо устная, либо письменная. Виртуальную не держим.

Прохор прищурившись посмотрел на стопки на подносе.

– Так желаете получить пояснение тревожным обстоятельствам, или как?

Джон намек понял, пробежался зеленым горлышком по-над стопками.

Старик Прохор крякнул, выпил, пошуршал бумажками. Выбрал одну, подошел к яблоне.

– Вот, – он поднял над головой листок, – реляция ООГЦ4 за март 2324 года. Столетней, значит, давности. Читаю: «Подводя итоги прошедшего конгресса ООГЦ следует отметить, что исключение венерианцев из числа ГЦ привело к массовой неконтролируемой миграции венерианцев с Венеры, что в свою очередь привело к их массовой гибели в атмосфере Земли и других планет при несанкционированных посадках и попытках дышать без скафандров».

Прохор прочитал, нанизал листок на сучок.

– Это я помню, – сказала Марья Моревна. – Они как посыпались с неба, коров перепугали так, что надои упали и телиться они некоторое время не могли.

– А у нас, – вставил Джон, – их по джунглям вылавливали. Скучать не приходилось. Мешками вывозили. Они ведь маленькие – венерианцы, не больше кокосового ореха.

– У вас в Африке, – добавила Василиса, из-за этого рождаемость подскочила. Мы проходили. И правительство сменилось досрочно, когда жена вождя об этих твоих орехах очень уж ласково отозвалась и по животу себя погладила.

– Плохо, – вздохнул Батя

– Что плохо, батюшка? – ласково спросила Василиса, успев бросить на Джона надменный взгляд.

– Плохо, что не ко времени болтать вздумали!

– Понял, Трофим Трофимыч! – засуетился старичок Прохор.

Джон снова выполнил миссию виночерпия.

– А это, – Прохор поднял над головой еще один листок, – привет из года 2224. Еще сто лет назад. Мирная конференция на Альфе-Центавре. Читаю: «Подписанием исторического соглашения о равном доступе ГЦ к Черной Материи закончились переговоры под патронажем ООГЦ. Конец шестилетним разброду и шатаниям во мнениях, конец несанкционированным проникновениям к источникам Черной Материи. Конец похищениям и удержанием в плену звездолетов с экипажами. Мы ждем всех домой!

– У нас в Африке… – начал было Джон, но поймал насупленный взгляд Бати, замолчал.

– Снова нехорошо, батюшка? – спросила Василиса.

– Да уж что хорошего, – ответила за мужа Марья Моревна. – Весь огород инспекторы перепахали – вместе с урожаем. Все эту материю искали. У вас, говорят, на хуторе, земля черная, не иначе, как та самая материя. И сами вы – с виду гуманоиды, а вода в бадье – живая! И щука – пророчица!

– Ладно уж, будет тебе старое ворошить, – остановил ее Батя, толкнул Джона, мол, не тормози.

Старичок Прохор нанизал и второй листок на другой сучок, поднял над головой третий, горестно вздохнул:

– Год 2124. Начало четвертой мировой – за воду. За равный, так сказать, доступ к природному питию. Началось-то все с вас, – Прохор укоризненно посмотрел на Джона, – это вы свои реки решили не в океан, а в пустыню Сахару направить, а ледники Килиманджаро распилить и рассовать по холодильникам. А когда к вам всякие греки с итальянцами и турками с баклажками поехали, чем вы их встретили?