- Прежде, чем примешь решение, подумай о том, что Ри-Даль ни в чем не виновата - как и твой сын. Они равны в своей беде. И ты - тот единственный, кому решать их судьбу. Только ты. Забудь про Элл-Маха, про меня, про селение - все равно будет так, как ты решишь. Своим деянием, своим желанием спасти сына ты - хочешь или не хочешь - взял на себя ношу ответственности за эти две жизни.
Ом-Канл, превозмогая боль, опустился перед Лэ-Тондом на колени:
- Я все еще твой ученик, о наставник!..
x x x
"И сказал тогда благородный Ом-Канл: "Сильно я люблю своего единственного сына. Но если умрет дочь вождя, тот впадет в отчаяние. Что станется тогда с селением?"
И он отнес Цветок в шатер вождя".
x x x
Молчали. Смотрели и молчали.
Главное, что куда-то дели Ир-Мэнь. Если бы она сейчас выбежала к нему и с криками упала на колени: "Не губи сына!" - нет, не удержался бы, не смог...
Но селение было тихо и недвижно. Оно таращило глаза и ждало - и словно боялось спугнуть Ом-Канла.
Шаг за шагом, он как-то преодолел расстояние, отделявшее его от шатра вождя (жжение Цветка почти не ощущалось). Элл-Мах стоял у входа, гордо подняв голову - но на приближающегося к нему молодого ятру старался не смотреть.
И все-таки когда Ом-Канл нагнулся, чтобы пройти в шатер, над ухом охотника тихо прошелестело (или только показалось, что прошелестело?): "Спасибо..."
Внутри было тягостно-душно, горел огонь, но света почти не давал, только невыносимо чадил; дым собирался у отверстия в потолке, клубился там, гадюкой свивался в кольца. Девочка лежала у самого очага, и Ом-Канл поневоле удивился, что ребенок не потеет, хотя ей, должно быть, невыносимо жарко. Потом догадался: дело в болезни. Омертвение тела, конечно же, не позволяет ей что-либо чувствовать.
Опустившись на колени, Ом-Канл напряженно всматривался в лицо Ри-Даль. Похоже, хворь одолела девочку не до конца: она услышала посторонние звуки и открыла глаза с воспаленными покрасневшими веками. "Плакала", - понял Ом-Канл. Ну да, она ведь, в отличие от маленького Са, понимала, что происходит. И сейчас, наверное, понимает. "Интересно, ей говорили про Цветок? Или смолчали, чтобы не расстраивать? В конце концов, они ведь не могли быть уверены, что я соглашусь".
Однако по расширившимся зрачкам Ри-Даль молодой охотник догадался: она поняла, она знает - ей говорили!
Но никто же не мог наверняка поручиться, что он даст свое согласие!
Разгневанный, Ом-Канл вскочил, чтобы уйти. Он накажет этих самоуверенных наглецов, которые считают, будто способны управлять другими людьми! Он...
Он осекся, порезавшись о взгляд Ри-Даль. Девочка догадалась о решении охотника - и уже считала себя мертвой. Глазами она указала на горку подушек: хоть убей, чтобы не мучаться! Задуши - тихо, и никто никогда не заподозрит тебя в причастности.
Ятру сцепил зубы, проклиная каменную гадюку, себя, Лэ-Тонда, отшельника - все на свете! И начал снимать одежду.
Мерное свечение Цветка озарило внутренности шатра - и, похоже, оказалось настолько сильным, что его заметили даже снаружи. Обеспокоенный Элл-Мах заглянул сюда, но тотчас, едва сообразил, что происходит, убрался прочь.
...Труднее всего было разбинтовывать грудь, к которой Ом-Канл привязал Цветок. Ведь нельзя ни на минуту упустить его, тогда все усилия пропадут зря.
"Может, это и есть выход? Чтобы не отдавать предпочтения никому, не терзаться потом от выбора..." Но в сознании Ом-Канла тотчас же прозвучал голос наставника: "Это тоже твой выбор: смерть для двух вместо смерти для одного".
Ри-Даль неотрывно следила за ним, в глазах стояли слезы - замерли в уголках, и словно окаменели двумя самоцветами.
...А отдать Цветок оказалось очень легко. Ом-Канл положил его на грудь девочке, туда, где билось сердце, и вышел из шатра.
x x x
"Когда же Ом-Канл сделал это, тотчас ожила дочь вождя и весело бросилась ему на грудь, и благодарила теплыми словами за свое спасение. Однако охотник изрек: "Негоже принимать мне твою признательность, ибо не мог я по-другому поступить. Ведь ты - дочь вождя моего". И в почтении склонился пред нею".
x x x
...отпихнул в сторону сунувшегося было с благодарностями Элл-Маха и направился к собственному шатру. Все потом, эту часть плодов от своего поступка он соберет как-нибудь в другой раз. Его больше интересовала другая.
Ир-Мэнь сидела, окруженная целой сворой старух, - они баюкали ее и не давали прийти в себя. Вероятно еще и напоили отваром из джакки, от которого к горлу подступает безразличие, а разум затуманивается.
Ир-Мэнь пытается что-то сказать, но не может. Да, точно джакка.
Малыш Са лежит за их спинами; Ом-Канл расшвыривает женщин, с отстраненным изумлением наблюдая за собой. Понимает: этого ему никогда не простят, - но пинками выпроваживает старух вон. Они вернутся потом, чтобы отходить Ир-Мэнь и похоронить ребенка... только не сейчас...
Жена по-прежнему пытается что-то произнести. Наверное, хочет рассказать, как так получилось, что ее опоили. Нет, пускай даже не трудится. Ему это совершенно не интересно знать. Он хочет видеть своего ребенка. Напоследок.
О том, что в шатре как-то очень уж светло, Ом-Канл догадывается со значительным запозданием. Но все равно не может уразуметь, где находится источник света. Пламя костра ведь почти погасло.
Он берет на руки тельце сына. Твердое, словно вырезанное из дерева, оно уже почти не гнется, только живут еще глазенки, когда-то так радовавшие Ом-Канла. Молодой ятру вспоминает, как его восторг передавался сынишке и как Са весело смеялся, захлебываясь от переполнявших его чувств.
И - словно время повернуло вспять - малыш улыбнулся отцу!
А потом потянулся ручонками к родительскому носу!
Но этого не могло быть, потому что Са окаменел уже до самой шеи. Ом-Канл судорожно сглотнул и обернулся к жене, словно желая получить подтверждение, что не спит и не сошел с ума от последних событий. Ир-Мэнь глядела на супруга с благоговением, но не в лицо ему, а ниже, на грудь. Туда, где до сих пор кожа, обожженная Цветком, отдавалась болью.
В первый миг, короткий, но безобразный, Ом-Канл хотел положить Са обратно. Потом, конечно, догадался, что этим может помешать... чему-то.
