Полетела штукатурка, затрещало дерево. После десятка-полутора добрых ударов образовалась дыра, вполне достаточная, чтобы пролезть в нее головой и плечами, я крепко бахнула по бетону, сотрясая то, что приняла за основание, достала фонарик, зажала его зубами и, извиваясь, полезла в дыру. Ничего больше я не ждала, как пространства, где поместилась бы моя голова, узкой выемки, возможно, усыпанной гнездами и яйцами в местах, где высохшая изоляция стала отставать. Однако луч фонарика ушел в обе стороны поразительно далеко в темень, а в воздухе чувствовался легкий, влажный холодок старинной каменной кладки. Оглядываясь, я поняла, что это был совсем не случайный архитектурный промах, а сознательно устроенный проход: фута в три в самой широкой части, он шел внутри стены, отделявшей мусороприемник от кладовой.
«Нифигунюшки, – помнится, подумала я. – Теперь понятно, почему эти стены кажутся такими толстенными на плане».
От твоего прилежания зависит – изучать ли синьки каждой городской постройки, какую ты обслуживаешь, но, по-моему, я чуть ли не единственной осталась в Леонориной шайке, кто все еще делала это. И при том ну никак я не ожидала чего-то такого.
Еще не осознав, что делаю, я уже вся заползла внутрь.
Места, чтобы встать, было маловато, а потому двигаться приходилось осторожно, скособочив шею. Я продвигалась по проходу дальше, но удивилась, обнаружив, что он еще дальше выходит в другой, поперечный, проход, который явно тянулся по длине внешней стены самого здания. Переместив фонарик в кулак, я направила его свет по полу влево и вправо, но так и не смогла достать лучом до конца.
Бетон изнутри, кирпич снаружи. Трубы над головой, время от времени они, перекрещиваясь, уходили в стены – водопроводные, кабельные, еще какие-то. Повсюду гирляндами свисала паутина, такая же пыльная, как и сами стены. Она свисала, подобно покрытому коростой лишайнику, с досок пола над головой, грязная и липкая, цеплялась за мои плечи, руки, за макушку… пока мне не показалось, что что-то щекотно ползет по моей шее, словно пытается проползти между жаркой пластиковой маской и моей щекой, и я тут же накинула высокий капюшон толстовки, ворча от омерзения.
Сделав полдела, остановилась и прислушалась, затаив дыхание, потом кивнула себе самой: звуки шебаршившихся вниз-вверх по проходу насекомых становились ближе. Так что извернулась я наполовину к дыре, намереваясь сменить кувалду на бочонок отравы и с его помощью расправиться со всем, что обнаружится, типа я забор ядом вместо краски малевать стану…
И аккурат в это время что-то, наконец, и впрямь заползло прямо в луч моего фонарика и застыло на месте: пятнистая серовато-коричневая защитная окраска в точности соответствовала деревянной «крыше», обоим видам стен и пыли. И большущий, язви его черти. Большой, как жук-носорог, будто какой-то шипящий таракан, скрещенный с треклятым богомолом. Порядком большой – чтоб схватить и раздавить его, вся ладонь понадобилась бы.
Именно это, в принципе, мне и хотелось сделать в ту же секунду, как заметила его.
Но прежде отвращение охватило меня, заставив сглотнуть слюну и передернуться. Просто эта тварь во всем виделась мне гадкой – и в том, как двигалась, и в том, какою была. В том, как какой-то злобный и чуждый разум слепил разные ее части вместе до того вкривь и вкось, что на живодерство смахивало, а после бросил и дал ей уползти прочь – в ночные кошмары других людей.
Под панцирем, как у краба, поблескивали выпученные составные глаза. Я пялилась на него, не двигаясь. Он пялился на меня в ответ.
Потом подался назад, выпрямившись на четырех задних ножках, мерзким целлофаном взметнулись крылья, издавая сухой скрежещущий трепет. На брюшке его я мельком заметила нечто почти похожее на знаки, слишком мало было времени, чтоб полностью разобрать, не говоря уж о том, чтоб прочесть… да только я-то их видела, я их знала. Распознала их, а у меня самой от этого мозги свихнулись.
«Речь ангелов», – мурлыкал у меня внутри уха мягкий голос Говорули. И почувствовала, как рука моя сама собой дернулась вверх и назад, почувствовала, как кувалда уже вниз идет, так тяжело выкручивая мне плечо, что оно аж трещало.
Паразит метнулся прочь, слышно было, как ножки его скреблись, зигзагами пустился по полу прохода. Я опять схватилась за кувалду, подняла ее из крошева, образовавшегося после удара, и погналась вслепую за ним… трах! – вдарила по низу одной стены, потом трах! – в середку другой, прихватив ударом одно крылышко на подъеме. Размолотила до того, что оно в кирпич влипло, тогда как эта тварь, жалкая пародия на настоящего насекомого, пискнула и высвободилась, оставив след от сгустка крови. Дальше только и помню: я за углом, плашмя падаю с кувалдой, все еще зажатой мертвой хваткой, прямо на то место, где верхняя половина отвратительной твари соединилась с ее задницей. Громко хрустнул хитин, и, чую, внутренности паразита, хлюпнув, сплющились, доставив мне невыразимое удовольствие. Наверное, потому-то я и еще раз вдарила, и еще, и еще… била так крепко, что у меня руки звенели, как оркестровые колокола, пока ударе на пятом весь пол подо мной попросту не провалился.
ШИФР – не очень-то часто сталкивалась я в жизни с этим словом в подобающем контексте. Заглянула в словарь, в вечер после того как Говоруля поведала мне о своей работе: «Что-либо, не имеющее ценности или важности» – это одно толкование; – «лицо безо всякого влияния», «пустое место». Но смысл, какой явно вкладывала в это слово Говоруля: «способ тайнописи путем перемещения или замены букв, в особенности созданными символами или тому подобным» – убеждал как-то намного больше. В нем чувствовались хитрость, скрытность, злокозненность, повадка шпиона или вора. Того, что чересчур легко теряется при переводе.
Вспомните только про сайты, где хостятся библейские изречения (BibleGateway.com и ему подобные), там поисковая система способна по смутно запомнившейся фразе отыскать пятьдесят различных версий перевода одного и того же изначального текста: по королю Якову, по Уиклифу, по Новой международной версии, по ортодоксально иудейской, по «Голосу Слова Божьего», по «Усиленной Библии» Дуэ-Реймса. Переписывайте любые слова достаточно долго, и изначальное выражение, каким бы привлекательным оно поначалу для вас ни было, отлетит, как шпаклевка от очищенной стены. Оставив за собой…
(…что? Кирпичную кладку, каркасы? Грубую расстановку индивидуальных молекул?)
Или нечто куда более глубокое, в особенности если вы осуществляете знаковую транслитерацию между человеческим языком и… чем-то иным. Потому как, коль скоро вы на самом деле не знали, что делали, просто знай себе делали и делали… если вы подошли уже к тому, чтоб совершить ошибку, до того основательную, до того неуловимую, то вам не увидеть уже ее исправленной…
Говори, Господи, ибо слышит раб Твой[6]. Укажи мне пути Твои.
Ибо, слушайте, возвещу вам тайну великую: не все мы уснем, но все мы изменимся.
Под тяжестью своего орудия я плюхнулась головой вперед, высоко взметнув тучу пыли, на меня же со всех сторон посыпалась труха прогнившего дерева. Помню, вдыхала я ее, как ядовитые испарения. Помню, глаза закрыла.
Когда же снова их открыла, то лежала в чем-то сером и закрытом, все тело болело так, что я едва шевельнуться могла. Приземлилась я на свою кувалду, боек ее мне глубоко в бок вошел: то, что воспринималось открытой раной, на самом деле оказалось синячищем, каких у меня в жизни не было, задеты были часть толстой кишки и нижняя доля печени, и в конечном счете, может, поэтому мне и пришлось удалить желчный пузырь. Тем не менее мне повезло: не было сломано ни одного ребра, – хотя голова подвернулась под лучевые левой руки, да так, что обе кости едва не треснули от удара.
Какое-то время я лежала, силясь вздохнуть, пуская слюни, которые казались кровью. Потом сглотнула, откашлялась и едва не завопила во весь голос.
