– Воздух там такой чистый, такой славный! Океан прямо под боком. Рыба свежая, лови да ешь, и картошечка настолько хороша – ты не поверишь! Мы сами делаем вино. Надеваем шорты, лезем в бочку и давим грозди. Когда пьешь его молодым, оно сладкое, как сок. Каждый год мы возвращаемся оттуда растолстевшими, – рассказывал Морайш.
Он так любил свой дом на Азорах, что в конце каждого лета, уезжая, просил кого-нибудь другого запереть за ним дверь.
– Я – парень со старой родины. В Штатах я и пяти минут не учился, однако работаю и хорошо зарабатываю. Я люблю свои деньги. Благослови, Господь, Америку, – говорил он. – Но когда я уезжаю оттуда и за мной закрывают дверь, я плачу как младенец. Изо всех сил стараюсь сдержаться, но все равно плачу.
Морайш сказал, что на следующих выходных устраивает вечеринку и, если я хочу увидеть маленький кусочек Азоров, мне следует приехать и взять с собой друзей. Я не смогла бы использовать эту оказию для своей статьи: к тому времени ее бы уже напечатали. Но мне было все равно. Я захотела увидеть этот праздник.
Мой ближайший сосед Дональд, пишущий для газеты статьи об искусстве и культуре, больше интересовался Бродвеем, чем быками. Но в ту субботу я взяла в осаду его и своего бойфренда Даса, высокого, стеснительного дизайнера, увлекавшегося книжками об эволюции форм вешалок-плечиков. Мы вместе вышли из моей маленькой «Тойоты» на ранчо, забитое белыми пикапами-переростками. По дороге тянулся хвост торжественной процессии – волы с украшенной цветами сбруей и ансамбль гитаристов. Морайшу не нужно было ни перекрывать дорогу, ни получать разрешения: все люди примерно на двести миль в округе были друг другу кем-то вроде родственников: типа «невеста моего сына – племянница его брата». Кто стал бы жаловаться?
Рядом с амбаром мужчины азартно болели за участников игры «бычий тяг», которая полностью соответствовала своему названию: два быка тянули веревку в противоположных направлениях. Этакое бычье перетягивание каната.
Потом молодые парни, владельцы грузовиков-пикапов, стоивших столько же, сколько типовой коттедж у дороги, заспорили о мощности своих двигателей. Не успели мы оглянуться, как о быках все забыли и стали сцеплять грузовики. Покрышки стенали. Люди радостно вопили.
Нам вручили пластиковые чашки с ледяным «Будвайзером» и не давали им опустеть. Еще пару кегов спустя ярмо, надетое на шеи быков, оказалось на мужчинах. Они сбросили рубахи, прикрепили цепи и стали тянуть в разные стороны изо всех сил.
Пара за парой состязались по колено в грязи, пока не валились с ног. Мы с Дональдом глаз не могли отвести от потных мужиков. Даже Дас, казалось, был заворожен, пусть и по иным причинам.
Но тут нас окружили хихикающие женщины, пожилые, в скучных, бесформенных черных платьях. Замахав руками, они подозвали к себе одного из молодых парней, стоявших в толпе болельщиков «бычьего тяга», чтобы тот переводил. Какой из этих мужчин мой муж, желали они знать. Некоторые грозили пальцем – не поймешь, то ли моему другу-гею, то ли метросексуалу-любимому. Я сказала в ответ, что оба – мои любовники, и они расхохотались.
Я спросила нашего добровольного переводчика, почему все эти женщины в черном. Парень сказал, что это вдовы, но та из них, что лишилась мужа последней, овдовела уже лет двадцать назад, да и вообще он ей никогда не нравился. Тогда я спросила, у какой из вдов было больше всего любовников. Они рассмеялись и дружно указали на женщину, которая явно была намного старше остальных.
Оглянувшись по сторонам, напрасно старалась найти хоть один признак того, что я все еще в Калифорнии. У меня возникло ощущение, будто я перенеслась в этакий азорский Бригадун [2] – деревню вне места и времени. Все разговоры и восклицания, так и вихрившиеся вокруг, были на португальском. В тот вечер после сытного ужина из сопаш – супа, который разливали половниками из огромных котлов, лингуиса (колбас) и португальских хлебов и сыров празднующие переместились в амбар, где начались танцы. Стены были завешаны скатертями с изображением девяти Азорских островов. Так вышло, что впервые карту этих мест, впоследствии приобретших такую власть надо мной, я узрела на скатертях для пикника.
Остров Морайша – Сан-Жоржи, длинный, тонкий овал в центре карты-скатерти, дрейфующий между ананасом, мельницей и китом. Заключительным танцем вечера в освещенном свечами амбаре была шамарита – народный танец его острова. Настроение празднующих изменилось. Зазвучала музыка, медленная и темная. Танцоры делали шаг, другой. Останавливались и дважды хлопали в ладоши. Это был скорее ритуал, чем танец.
У Морайша глаза были на мокром месте, когда он вернулся к нам, завершив танец с подругой детства. Казалось, будто у всех танцоров стоял ком в горле.
Я разговаривала с серьезной девочкой-подростком, которая рассказывала мне о своей увлеченности азорскими народными танцами. Я спросила ее, почему танцоры плачут.
– Думаю, они ностальгируют о чем-то своем, дорогом. Это могут быть совершенно неочевидные для нас вещи, – ответила она.
Я не могла перестать думать об этом вечере. Не давали покоя вопросы об островах, раскинувшихся прямо посреди Атлантики. Погрузившись в себя, я осознала, что у меня всегда была слабость к островам. Когда-то давно, двадцатилетняя я, застрявшая в замкнутом круге «официантка – продавщица книжного магазина» и жившая в квартире, где тараканы разбегались по углам, стоило включить свет на кухне, повесила на стену спальни плакат с греческими островами. Белоснежные стены на фоне голубого простора моря. Острова – распространенный символ бегства. Или, возможно, для меня они олицетворяли ощущение, что я сама живу на острове, отдельно и в одиночестве.
Я стала читать и нашла Азоры почти в самом начале составленного National Geographic списка неиспорченных островных территорий мира. Свои баллы они заработали за «первозданность, которая, вероятно, такой и останется».
Их защищает отсутствие инфраструктуры, необходимой для прибрежного туризма: курортов, пляжей с белым песочком и последовательно теплой погоды. Говорят, на Азорах все четыре времени года присутствуют каждый день.
Они всегда были в стороне от остального мира. Эти острова то появляются на старинных картах мира, то снова исчезают на целые столетия, теряясь в туманах и морских течениях. За эти столетия чем их только не считали – то остатками затонувшего континента Атлантида, то последним царством лузиадов, основанным Лузом, сыном Вакха, бога вина. Некоторые азорцы говорили мне, что считают своих предков попавшими в опалу португальскими вельможами и внебрачными сыновьями знати. Другие думали, что первыми обитателями островов были крестьяне, привезенные с материка против их воли, чтобы колонизировать эти земли. Недавние археологические находки позволяют предположить, что существовали еще более ранние, неведомые обитатели, которые исчезли задолго до прибытия португальцев. Что поднимает вопрос о том, как люди ухитрялись добираться до середины океана, прежде чем в известной нам истории появились парусные суда.
Мифы льнут к Азорам, точно туманы к их вулканическим пикам. Это место, где люди уверяют, будто намедни болтали с человеком, который умер пятьдесят лет назад, словно зашли перемолвиться словечком с соседом, живущим на той же улице. Даже современные открытия связывают Азоры с другим, неведомым миром: когда на вулканическом хребте Пику в 2013 году была найдена редчайшая орхидея, британский ботаник Ричард Бейтман сказал, что исследователи описывали эти места как «затерянный мир».
Марк Твен упомянул Азоры в своих «Простаках за границей», но ограничился словами: «Из всего экипажа судна не нашлось ни единого человека, который знал бы о них хоть что-нибудь».
Некогда с этих островов возили апельсины в Англию, но главным экспортным товаром Азоров всегда были люди. Около миллиона человек, рожденных на Азорах, и их потомков живут в Северной Америке – это вчетверо больше, чем общее население всех девяти островов. В последнюю волну массовой миграции, между 1958 и 1980 годами, более трети азорского населения снялось с места, спасаясь от извержения вулканов, нищеты и правительственной диктатуры. Многие из этих людей родом с острова Терсейра поселились в земледельческой Центральной долине Калифорнии, их общим увлечением стало разведение коров. И на «старой родине», и на новой азорцы владеют молочными фермами и кормятся за их счет.
