Верхнеуральску наконец надоело "самоволие" Белорецка, и для усмирения были посланы войска. На защиту города выступил рабочий отряд, а к этому времени подоспел с оружием из Уфы и Точисский.

Первый удар вооруженных врагов был отбит, но перед большевистским комитетом и Ревкомом, который тоже возглавил Точисский, встала другая задача - достать хлеб для рабочих. Ревком постановил: отобрать по твердым ценам излишки у купцов. Когда решение стали проводить через Совет, против него грудью встали меньшевики и эсеры, они предлагали послать за хлебом в Оренбург, в степь. Замысел был ясен: дать купцам несколько дней, чтобы схоронить излишки. Но общим голосованием постановили: хлеб изъять немедленно. Как только не называли экспроприированные купцы Точисского - и анархистом, и немецким шпионом, и бандитом с большой дороги, но главное было сделано: рабочих и их семьи накормили.

15 марта на состоявшемся в Белорецке окружном съезде Советов большевики нанесли врагам революции сокрушительный удар: съезд объявил на Южном Урале Советскую власть!

Весной снова появился Дутов, но снова был разбит, а в мае восстали белочехи. Эсеры действовали изнутри и, разагитировав неустойчивые части, поднимали один мятеж за другим.

В июне, оставив Троицк под ударами белочехов, Николай Томин с отрядом отошел в Верхнеуральск, где после освобождения города от дутовцев находился отряд Ивана Каширина. Соединившись, отряды попытались отбить Троицк, но потерпели неудачу и вынуждены были отступить из Верхнеуральска в Белорецк.

Казалось бы, сосредоточение в городе-заводе стольких красных отрядов только укрепило положение и позволило успешно противостоять наседавшим дутовцам и белочешским мятежникам, но в действительности произошло другое: между Белорецким ревкомом и командованием Верхнеуральского и Троицкого отрядов начались конфликты. Но тогда еще мало кто догадывался, чем все может закончиться и куда ведут эти разногласия.

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка

Андрея Владимирцева

12 июля 1918 г., Узянский завод

Произошло событие, о котором не могу не написать. Наши пути с Блюхером чуть не разошлись. Вот как это случилось.

В нашем полку бывших офицеров много, больше тридцати - все они служат по договору с большевиками. И вот позавчера в штаб входят несколько человек во главе с Боровским, и он, немного пошатываясь, спрашивает Ивана Степановича:

- Господин подполковник, почему вы не надели награды - сегодня же праздник.

- Какой? - интересуется Павлищев, отрываясь от карты.

- Ровно шесть месяцев с того дня, как мы подписали с большевиками контракт.

Иван Степанович молчал. Действительно, за всей круговертью последних недель совершенно забылось, что подрядились мы в военспецы всего на полгода и завтра никаких обязательств перед большевиками, дела которых, кстати, в последнее время идут не блестяще, мы иметь не будем.

- Вы в самом деле собираетесь уходить? - Павлищев посмотрел в глаза капитану.

- И не только я! Вот эти господа, - Боровский сделал театральный жест, - тоже собираются покинуть тонущий корабль.

- А если бы корабль был не тонущий?

- Бросьте, Иван Степанович, вы же знаете - дело не в этом.

- А в чем?

- А в том, что у Боровского в Перми очаровательная жена-блондинка! пошутил кто-то в задних рядах.

- Молчать! - от благодушия капитана ничего не осталось. - Вы уверены, что служить мы должны именно большевикам? Вы уверены, что, даже если они выиграют это безнадежное дело, они заплатят нам благодарностью? А если большевики проиграют, к чему, собственно, и идет дело, вы надеетесь, что вам забудут шашни с комиссарами?

- Дутов ничего не забывает! - тихо вставил Калманов.

- Что вы предлагаете? - сухо спросил Павлищев.

- Собрать всех военспецов, вызвать Блюхера и объясниться! - ответил Боровский.

- Хорошо. Но Блюхера пригласите лично вы, капитан. Мне стыдно.

Через полчаса в тесной избе, где расположился штаб, набились офицеры. Потом в сопровождении Боровского пришел Блюхер. Он уже понял, что предстоит неприятный разговор, и молча ждал. Ни слова не говорил и Павлищев. Всем было как-то неловко.

- Василий Константинович, - начал Боровский, - вы знаете о нашем договоре с Голощекиным?

- Знаю.

- Сегодня истекает срок. Мы честно служили вам полгода. Или вы можете в чем-то нас упрекнуть?

- Нет.

- Прекрасно. Но мы всего лишь честные военспецы, а наши политические взгляды не совпадают. Мы выполнили то, что обещали Голощекину, а теперь хотим уйти.

- Куда?

- Это, простите великодушно, уже наше дело.

- Вы хотите уйти к Дутову? К чехам?

- Я этого не говорил. Просто наш договор закончился, и мы считаем себя свободными.

- Я могу от имени Советской власти продлить договор. Деньги у нас есть. Могу и отпустить на все четыре стороны, но вы же командуете рабочими, и как они посмотрят на ваше бегство в самую трудную минуту, я предсказать не могу. Может быть, выругаются вдогонку, а может быть, расстреляют. И ни я, ни Каширин ничем тогда помочь не сможем.

- А как же договор? Он не предусматривал... - начал кто-то из военспецов.

- Да разве дело в договоре? Мы без вас проживем, а вот вы, господа, не проживете! Поэтому я предлагаю другой выход: давайте дойдем до Красной Армии, а там вы свободны. Гарантирую, что в условиях регулярной армии ваша отставка будет совершенно безопасна. Подумайте!

Блюхер встал и пошел к двери, на пороге остановился, обернулся и добавил:

- Одного я не понимаю - вы все бредите славой русского оружия. Неужели русский офицер, наследник Суворова и Кутузова, может в минуту опасности бросить своих солдат - пусть они и вчерашние рабочие? Не понимаю, господа!

Тут я почувствовал, как от ярости у меня закружилась голова. Едва только закрылась дверь, я вскочил и закричал срывающимся голосом:

- Боровский, как вы могли? Это же позор!

Собравшиеся зашумели. После ухода Блюхера настроение явно менялось. Большинство уже не собиралось бросать полк.

- Господа, - растерялся капитан. - Вы же сами... Я же говорил от вашего имени...

- Идите вы... от нашего имени...

- Господа, в таком случае я тоже остаюсь! - оправдывался Боровский.

- Прошу тишины! - заговорил наконец Павлищев. - То, что сейчас произошло, - фарс, жалкий, недостойный русского офицера спектакль. Надеюсь, ничего подобного больше не повторится. Есть ли желающие покинуть полк до соединения с регулярной армией большевиков? Нет. Хорошо. Я иду к Блюхеру и говорю, что мы остаемся и нам полностью можно доверять. Согласны?

- Согласны!

Все разошлись. Боровский и я остались ждать возвращения Павлищева.

- Не пошли за мной офицерские массы, - покачал головой капитан. - Не трибун-с!

- Боровский, - ответил я вопросом на вопрос, - никак не могу понять вы всерьез живете или валяете дурака?!

- Ах, Владимирцев, душа моя, - Боровский закатил глаза, - если бы в конце концов не ждала нас впереди смерть - жизнь была бы очень забавной штукой. Смерть, к сожалению, все портит, но, может быть, и она какая-нибудь уморительная шутка, суть которой понимаешь только за секунду до того, как перестаешь дышать.

- Вы не пробовали сочинять стихи?

- Пробовал, пробовал, прапорщик. Могу даже прочитать. Вот послушайте плод тайных мук творчества:

Мои погоны золотые,

Как два октябрьские листа.

Ты все перенесешь, Россия,

Такие муки неспроста!

Сдержи, моя Отчизна, стоны,

Когда пытают на огне.

Еще погибнут миллионы

В братоубийственной войне.

Когда же варевом кипящим

Кровь схлынет, унося века,

Что мы на голом дне обрящем,

Никто не ведает пока...

До возвращения Павлищева мы больше не проронили ни слова.

ЗАГОВОР

- Знаете, Енборисов, - раздраженно сказал Иван Каширин, - вы начальник штаба, вот и занимайтесь оперативной работой. Что вы долдоните: "Точисский, Точисский..." Я сам как-нибудь разберусь...