После начала германской войны нашего главкома призвали в армию. За бои под городом Величко его наградили Георгиевской медалью и Георгиевским крестом 4-й степени, дали первую лычку на погоны, а немного позже за рукопашный бой на реке Стародомке вручили Георгиевский крест 3-й степени.
В 1915 году Блюхер был уже унтер-офицером 19-го Костромского полка. Долго его не брала немецкая пуля, некоторые даже считали его заговоренным, но в январе 15-го года, когда Блюхер делал проходы в проволочных заграждениях, отряд накрыла вражеская артиллерия. Осколками разворотило всю спину, никто не верил, что молоденький унтер выживет. В госпитале его несколько раз принимали за умершего и относили в покойницкую.
Когда после года, проведенного на серых госпитальных койках, Блюхер разделся перед врачебной комиссией, видавшие виды военные медики переглянулись, дружно покачали головами и вчистую уволили его "в первобытное состояние с пенсией первого разряда".
А "первобытное" состояние сводилось к тому, что двадцатишестилетний парень еле передвигал ноги и ходил, держась за стены. Раны на спине никак не хотели заживать. И он поехал в Барщинку, решив: или вылечусь, или умру на родине, а в апреле 16-го смог уже вернуться на прежнее место службы - в магазин. Одновременно Блюхер занялся самообразованием, ходил на лекции в Народный университет имени Шанявского. Я тоже туда заглядывал и, может быть, даже встречал худющего, болезненного георгиевского кавалера. А университет - место лихое, доучивались там в основном те, кого за политическую неблагонадежность выставили из императорских учебных заведений. И разговоры там были соответствующие, по сравнению с которыми наши гимназические витийства - детский лепет на лужайке! Я не удивляюсь, что в один прекрасный день хозяин заявил Блюхеру: или магазин, или это гнездо врагов царя и Отечества. Еще несколько лет провести в Бутырках не улыбалось, и Василий Константинович переехал в Казань, поступил в гранатную мастерскую завода Алафузо, потом перешел на завод Остермана, где в июне 16-го вступил в большевистскую партию.
После февраля Василий Константинович перебрался в Самару и попросил в губкоме партии, чтобы его устроили рабочим на завод. Но большевики уже тогда понимали, что, не разагитировав, не разложив армию, нельзя захватить власть, - и Блюхера отправили в 102-й запасной стрелковый полк.
Тогда начались первые выступления Блюхера перед солдатами, сначала неумелые, но постепенно все более точные, зажигающие. Рассказывая об этом времени, Василий Константинович несколько раз называл фамилию Куйбышева, который помог Блюхеру на первых порах. Он же назначил Василия Константиновича помощником комиссара Самарского гарнизона, а потом направил комиссаром Сводного отряда против Дутова под Челябинск. Оказывается, то было задание Ленина. Даже нас, людей достаточно далеких от большевизма, это имя завораживает. Представляю себе, что испытывал тогда наш будущий главком!
Приехав в Челябинск, Блюхер распустил городскую думу, а также Комитет спасения Родины и революции, в котором засели меньшевики. Были избраны исполком Челябинского Совета и ревком, куда вошел Василий Константинович, он же комиссар Самарского отряда. Прямо, без утайки рассказывал он мне, как тяжело ему приходилось без специальной военной подготовки и как он брал в городской публичке книги по военному делу.
А потом Блюхер бил Дутова под Оренбургом, под Троицком и до сих пор не может себе простить, что в ночь на 19 апреля атаман с отборной сотней прорвался из кольца возле станицы Наваринской и ушел, сначала в сторону Орска, а потом в Тургайские степи.
- Упустили, а теперь расхлебываем!
Из Троицка Василия Константиновича вызвали для доклада о борьбе с дутовщиной в Екатеринбург, где и пересеклись наши пути.
Зачем я так подробно записал биографию Блюхера? Я, конечно, не Плутарх, а он не Александр Македонский... Хотя, кто знает! То, что сейчас происходит в России, поважнее, может быть, и великого переселения народов!
К слову, в нашем Сводном отряде партизанами никто себя не называет. Называют - боевиками. Мы - армия с четкой системой управления. Имеем отдел снабжения, обеспечивающий нас питанием и обмундированием, есть транспортный, подотдел, наблюдающий за распределением грузов на подводах и регулирующий движение. Только что созданы следственная комиссия и военно-революционный суд. Разработали инструкцию, предусматривающую наказания за "самовольную замену лошадей", "быструю езду без особой надобности", "грубое обращение с жителями", "стрельбу на стоянках", "самовольный уход из части и укрывательство в обозе". Говорят, что в новом мире не будет телесных наказаний, но пока приходится учить виноватых разуму плетью (от 10 до 100 ударов), но люди больше всего боятся другого наказания - изгнания из отряда. Помню, как один казак со слезами умолял товарищей:
- Хлопцы, не гоните вы меня! Куда же я пойду! Ведь белые же кругом!..
Был случай, когда двое из Верхнеуральского отряда стащили у мужика мед. На общем собрании постановили: расстрелять мародеров. Крестьяне перепугались и сами стали просить за провинившихся: видано ли, из-за горшка меда такой грех на душу брать! А другого мародера, который хотел ограбить зажиточного башкира и ненароком придавил старика, решением трибунала расстреляли.
Надо бы еще сказать, что с тех пор, как Блюхер стал главкомом, больше внимания уделяют политграмоте. Сам Василий Константинович, другие командиры, просто рядовые большевики объясняют положение, говорят о мировой революции. Кстати, когда речь заходит об этом, глаза их горят, словно в них отражаются красные флаги вышедших на улицы рабочих Берлина, Парижа, Нью-Йорка... Черт побери, и мне хочется в это верить!
Об этом мы вчера говорили с Сашей. Она теперь в перевязочном пункте, недалеко от Главного штаба. Кстати, она рассказывала: с приходом Блюхера и санитарная часть стала работать четче. Хотя, впрочем, все улучшения связаны и с тем, что отряд уже идет много недель и мужает. И мы мужаем. Мне, например, уже странно, что семь месяцев назад я лежал на койке и по потолку гадал, идти мне к красным или нет. О договоре с Голощекиным просто никто уже не вспоминает. А Иван Степанович, я заметил, почти перестал говорить о большевиках "они", а все больше - "мы". Когда я ему об этом сказал, он смутился и пробормотал что-то вроде: "Все течет, все изменяется..."
15 августа, Богоявленск
Мы в Богоявленске. Закончился переход через горы. Надо сказать, люди измотаны до крайности, но, несмотря на это, мы хорошо тряхнули белых под Петровским.
По пути в Богоявленск произошел забавный случай: наши кавалеристы решили искупаться. Но, только они разделись и залезли в воду, откуда ни возьмись появились казаки. Одеваться было некогда, и, наскоро похватав оружие, наши вскочили в седла и бросились на белых. Те настолько опешили от такой "голой" атаки, что отступили. Смеялся весь отряд.
Но в общем-то ситуация не смешная. 12 августа был совет командиров, на котором решали опять, куда идти: на Бугуруслан и Бугульму или вдоль реки Белой на Богоявленск. Блюхер настаивал на последнем направлении. Стерлитамакцы - на первом, чтобы с ходу взять свой город. На совет приехал Калмыков. Он присылал своих людей к нам еще в июле, а в начале августа с ним говорили по телефону. Мы знали, что в районе Богоявленского и Архангельского заводов сосредоточены большие силы, отбивающие постоянные атаки белых. И не только отбивающие: под Русским Саскулем они разбили врага. Калмыков, улыбаясь, рассказывал о том, как под видом белых они близко и незаметно подошли к противнику. Рассказывал командир богоявленцев, решительно жестикулируя, распушив свои кавалерийские усы. На подводах доехали до Табынска. Табынский паром был в их руках. Здесь Калмыков снова выстроил свой небольшой отряд и объяснил задачу... Дальше постараюсь передать рассказ Калмыкова дословно: "Приказал я всем бойцам снять с себя красные банты и выдавать себя за белых. Предупредил, что будем проезжать две башкирские деревни; с их населением буду говорить только я. Сам сел на первую подводу. Как только въехали в ближайшую деревню, жители ее высыпали на улицу и стали расспрашивать, кто мы такие... Я кричу им:
