Подошел хозяин поля — смуглолицый креол в шляпе с громадными полями. Он осматривал участок, видимо собираясь начать уборку.

— Как вам это удается? — спросил Буссенго, кивнув на кукурузу и продолжая разминать песок на ладони.

— Гуано! — коротко ответил земледелец, вынимая изо рта трубку.

Вот оно что! Буссенго уже слышал, что поля, заправленные высохшим птичьим пометом, который называют гуано, дают неслыханный урожай.

Залежи гуано скапливались в Южной Америке веками. На островах вблизи побережья гнездились миллионы, если не десятки миллионов морских птиц, питающихся рыбой: пеликаны, бакланы, олуши. Толщина слоя гуано в некоторых местах чуть ли не превышала высоту самих скалистых островков, на которых разместились шумные птичьи базары.

Буссенго с помощью химического анализа дознался, что птичий помет очень богат азотом. Очевидно, этот элемент, вносимый в почву с удобрением, и вызывает такой буйный рост растений. Молодой ученый написал статью «На залежах гуано» и послал ее во Францию, где она была опубликована еще до возвращения Буссенго на родину.

Впоследствии страна Перу пережила настоящую «гуано-лихорадку», подобную калифорнийской «золотой лихорадке». Пользуясь почти даровым трудом индейцев, разного рода дельцы стали добывать и вывозить гуано миллионами тонн в страны Америки и Европы, наживая громадные барыши. А те, кто раскапывал и грузил на суда птичий помет, быстро чахли и погибали, отравленные едкой, удушливой пылью.

Из-за гуано возникла даже война. Испанцы, выгнанные народом из Южной Америки, попробовали захватить птичьи базары на островках, дававшие неслыханную прибыль. Но гуано-война была проиграна испанцами…

Все эти события происходили, когда Буссенго уже работал на родине, возвращаясь вновь и вновь — на опытных полях и в лаборатории — к судьбе азота в растении.

Буссенго доказал, что растения не могут обходиться без азота и что этот элемент является важнейшей составной частью удобрений. В ту пору, когда Буссенго начинал свои исследования, некоторые ученые думали, что азота в растении вообще нет, что он содержится лишь в животных организмах.

Но откуда и как получают растения нужный им азот? Ведь ясно, что они берут его не только из удобрений, вносимых человеком. Спросим у растения, сказал Буссенго и, обосновавшись в Бехельбронне, принялся за полевые опыты. Они показали, что в урожае растений азота больше, чем его внесено с навозом. И еще: бобовые растения (клевер, люцерна, горох) дают большую прибавку азота, чем небобовые. Пшеница, скажем, посеянная после клевера, растет лучше и обнаруживает большую, чем обычно, прибавку азота.

Ответ напрашивался сам собою: добавочный азот происходит из воздуха. Ведь зеленый лист, это доказал сам Буссенго, способен улавливать углекислый газ, рассеянный в воздухе в ничтожных долях. Тем легче растению черпать азот, в котором оно буквально купается: со времен Лавуазье известно, что атмосфера Земли содержит по объему около восьмидесяти процентов азота. Азота в воздухе в 2600 раз больше, чем углерода. Так неужели же растению трудно без всякой помощи извне снабдить себя этим элементом?!

Подобным образом рассуждал — и, казалось, вполне логично рассуждал — создатель теории минерального питания растений — Юстус Либих. Он считал, что незачем вносить в почву азот. В удобрениях важны минеральные соли; их содержит зола. Либих даже изобрел и запатентовал удобрение, в котором содержались только фосфор и калий.

Буссенго в одной из своих лекций так отвечал немецкому химику:

— Если прав Либих, то мы все, землепашцы, большие простаки: мы задаем себе работу, вывозя зимой навоз в поле, а наши упряжки стоят нам дорого. Раз только одни минеральные вещества навоза полезны, то давайте сожжем наш навоз, и одной ручной тележки хватит, чтобы вывезти золу. Но вот я удобрил тридцать квадратных метров бедной глинистой почвы навозом и получил удовлетворительный урожай. Рядом, на такой же площади, я рассыпал золу, полученную от такого же количества навоза, и почва заметно не удобрилась.

Буссенго понимал, что азот растений происходит частично из атмосферы. Но у него не было доказательств, что растение способно само брать чистый азот из воздуха. Он только был уверен, что азот нелегко дается растению и что вносить этот элемент с удобрениями абсолютно необходимо.

В начале пятидесятых годов, как раз в то бурное время, когда власть во Франции досталась Наполеону маленькому, Буссенго вел крайне сложные опыты в своей парижской лаборатории. Он выращивал фасоль, люпин, кресс-салат и овес в замкнутой атмосфере, под стеклянными колпаками, в прокаленном толченом кирпиче, удобренном лишь золой. Воздух, подаваемый растениям, пропускался через склянки с кислотой, поглощающей аммиак. Буссенго принял, таким образом, все меры к тому, чтобы растения имели в своем распоряжении только чистый молекулярный азот. Будут ли они усваивать его, как усваивают углекислый газ?

И растения отвечали Буссенго:

— Нет!

Он бился три года, поставив за это время 16 опытов. И ни одно из четырех растений, даже фасоль и люпин, принадлежащие к бобовым, «не притронулись» к чистому азоту. Между тем все растения обнаруживали явные признаки азотного голодания (ведь они смогли использовать лишь тот азот, который заключен был в семенах), вырастая под своими колпаками карликовыми и хилыми. Выходило, что гигантский океан азота, омывающий наземные растения, совершенно им недоступен!

Буссенго попал в трудное положение. Он переживал настоящую драму, драму исследователя, зашедшего в тупик. Его парижские лабораторные опыты противоречили эльзасским полевым опытам, которые он ставил за тринадцать лет до того. Ведь там, в Бехельбронне, растения, особенно бобовые, внятно отвечали ему, что они пользуются азотом воздуха. Здесь они это упорно и начисто отрицали.

Быть может, в эльзасские или парижские опыты вкралась ошибка? Нет, Буссенго работал чисто. Его опыты потом повторялись в разных странах несколькими поколениями ученых. Многое дополнялось, иногда пересматривались выводы — наука не стоит на месте. Но никто не смог упрекнуть Буссенго в том, что он неточно поставил какой-либо опыт. К. А. Тимирязев говорил впоследствии, что если Буссенго задавал какой-нибудь вопрос природе, то после него переспрашивать уже не приходилось. А если кто и переспрашивал, то неизменно получал тот же ответ.

Но вернемся к началу пятидесятых годов прошлого века. В самый трудный момент, когда Буссенго, мучимый сомнениями, искал выхода из тупика, явился на сцену молодой парижский агроном Жорж Вилль. Он выступил с ошеломляющим заявлением: опыты почтенного академика Жана Батиста Буссенго неверны, растения отлично усваивают азот воздуха; он, Вилль, доказал это своими лабораторными экспериментами.

Положение Буссенго стало еще более сложным. Жорж Вилль бросал тень на репутацию маститого ученого, который известен был как безошибочный экспериментатор. Но если бы это оказался только научный спор! Тут к чистому молекулярному азоту примешались грязные политические интрижки.

Жорж Вилль по какой-то причине пользовался особым покровительством Наполеона маленького, который усиленно проталкивал своего любимчика в науку. Поговаривали, что Вилль — внебрачный сын Луи Бонапарта. Быть может, Виллю намекнули, что неплохо бы опорочить Буссенго? Быть может, он сам решил угодить Бонапарту? Мы этого не знаем. Но даже если Жорж Вилль просто заблуждался, то все равно его опыты пришлись как нельзя больше по вкусу Наполеону маленькому и его клике. Поколебать научный авторитет закоренелого республиканца — да об этом можно было лишь мечтать!

Буссенго, поставив еще несколько серий опытов, легко доказал свою правоту — Вилль просто неумело работал. Но молодой агроном настаивал на своем: растения способны усваивать азот атмосферы. Тогда Французская Академия наук, членом которой состоял Буссенго, назначила комиссию в составе шести академиков, которая должна была определить, кто прав в этом споре — Буссенго или Вилль.