За себя Мария Терезия теперь не боится — дважды оспой не болеют. Но императрица произвела на свет, милостью божьей, шестнадцать человек детей. Надо уберечь их — ведь столько веков Габсбурги поставляли королевским дворам Европы невест и женихов! И Мария Терезия повелевает своему посланнику в Лондоне графу Сейлеру спешно приискать и направить в Вену хорошего оспопрививателя…

Граф Сейлер, получив приказ императрицы, обратился за советом к сэру Джону Принглю, личному врачу английского короля Георга III. Прингль представил и отрекомендовал Сейлеру своего друга — искусного лекаря и оспопрививателя Яна Ингенхауза, голландца, практиковавшего в Лондоне.

В ту эпоху оспопрививание было тонкой рискованной операцией, требовавшей от врача большого искусства и осмотрительности. Делалось так: здоровому прививали натуральную оспу, взятую от больного; врач старался подыскать больного в легкой форме, чтобы и тот, которому прививали болезнь, легко перенеся ее, становился невосприимчивым к оспе. Но при таком способе (его назвали инокуляцией) у прививаемого, особенно если врач был недостаточно опытен, могла развиться и тяжелая форма оспы. Лишь в самом конце XVIII века английский врач Эдуард Дженнер предложил прививать коровью оспу, которая во всех случаях легко переносится людьми и делает их невосприимчивыми к натуральной оспе. Способ Дженнера применяется доныне.

А пока инокулятор Ян Ингенхауз мчится в закрытой карете через Францию, через германские земли, держа путь на юго-восток. В Вене ждут его с нетерпением.

В эти же дни другая карета уносит другого знаменитого инокулятора, Димсделя, в Петербург. Той же осенью 1768 года Димсдель привьет оспу Екатерине Второй, решившей «подать собою пример», а затем и ее наследнику Павлу…

Карета Ингенхауза уже на австрийской земле. Голландец рассеянно глядит в окно: аккуратные городки, селения и леса, каких не увидишь на его густонаселенной родине.

Что ждет его в Вене? Деньги, почет. Нужды он не знал и до того. Отец его был преуспевающим дельцом в Северном Брабанте. Ян любил отца, но презирал коммерцию.

Он увлекся науками. Он учился в Лувене и в Лондоне, в Париже и Эдинбурге. В двадцать два года Ян стал доктором медицины и завел практику в своем родном городе Бреда. Молодой доктор обладал веселым нравом, умел держать себя в обществе. Если еще к этому добавить лекарский талант Ингенхауза, то удивительно ли, что Ян приобрел вскоре множество пациентов.

После смерти отца он уехал в Лондон, куда уже давно приглашал его Джон Прингль, впоследствии ставший президентом Королевского общества. Они познакомились, когда Прингль в качестве военного врача находился с английскими войсками во Фландрии. Почтенный доктор, оставивший в Англии профессорскую кафедру, и юноша, почти мальчик, подружились. Ян с малых лет отличался этой способностью — располагать к себе людей. Впоследствии Прингль неизменно покровительствовал своему другу…

Вена. Ингенхауза принимают как долгожданного гостя. Его помещают в замке. Первые прививки оспы на редкость удачны. Юные принцессы и принцы переносят болезнь легко, императрица довольна. Ингенхауз становится своим человеком при дворе. Он личный врач императрицы. Он обласкан, задарен. Он легко покоряет венский свет своим остроумием, своей веселостью. Чего еще надо тщеславному человеку?

Так проходит лет десять. Ингенхаузу уже под пятьдесят. И вдруг этот баловень судьбы, казалось, прижившийся навек при австрийском дворе, покидает и замок, и должность придворного врача, и самую Вену. Ингенхауз мчится в Лондон…

Старые английские друзья Ингенхауза обрадовались его возвращению. Он все такой же незлобивый острослов и весельчак, этот всеевропейский бродяга, которому не сидится ни в родной Фландрии, ни в Англии, ни в веселой Австрии. Его наперебой приглашают в богатые дома. Он желанный гость и в гостиных Лондона и в замках аристократов.

У лорда Шельберна он встречался несколько раз с Джозефом Пристли. Лорд потом сказал Пристли:

— Я считал Бентама самым добродушным человеком на свете, пока не встретил этого доктора Ингенхауза. Не понимаю одного: почему он покинул венский двор? С его лучезарным характером он, без сомнения, отлично уживался там со всеми.

— Со мной он говорит только о науке, — осторожно отозвался Пристли. — Его увлекают мои работы по очищению воздуха растениями.

— Но ведь науками можно заниматься с успехом и в Вене, — заметил лорд.

Пристли промолчал.

Разговор этот происходил весной 1779 года. Вскоре после того Ингенхауз пропал. Он вообще обладал удивительной способностью внезапно появляться и также внезапно исчезать.

Осенью все разъяснилось: Ингенхауз, уединившись, писал все лето научную книгу. Она спешно была издана в Лондоне в конце того же года и так поразила ученый мир, что ее сразу перевели с английского на французский и немецкий языки, а затем и на родной язык автора — голландский.

Случается иногда, что ученый трактат вызывает среди широкой публики не меньше толков, чем модный роман. Так было с книгой Ингенхауза. Ее быстро раскупили. Но не всем она понравилась.

Джозефу Пристли достаточно было пробежать название книги («Опыты с растениями, открывшие их сильную способность очищать воздух на солнечном свету и портить ночью и в тени, с приложением точного метода испытания атмосферного воздуха на целебные свойства»), чтобы прийти в смятение. По мере того как Пристли углублялся в книгу, в нем нарастало чувство раздражения и горечи. Дойдя до конца, ученый почувствовал себя просто-напросто обворованным. Вот он, тот случайный прохожий, который наткнулся на дичь, едва вступив в лес, в то время как опытный охотник, проплутав в чаще весь день, вернулся с пустыми руками. И добро бы, этот прохожий сам настрелял дичи. Нет, он подобрал птицу, подстреленную другим, тем, кто ушел из лесу ни с чем!

Так вот зачем прискакал из Вены этот придворный шаркун, любезник и острослов. Вот для чего искал он встречи с ним, Пристли, для чего так неотвязно выспрашивал об опытах по очищению воздуха растениями. Как ловко, на лету, сумел он подхватить не им подбитую дичь. Он обнародовал то, что так мучительно, раздираемый сомнениями, вынашивал многие годы другой. Стоило ему, Пристли, приостановиться в раздумье и нерешительности близ сосуда с зеленым налетом, как венский оспопрививатель, подбирая на ходу чужие мысли, вприпрыжку обогнал его и, наградив улыбкой, промчался дальше, высматривая, где еще что плохо лежит.

Он удачлив, этот голландец. Ведь он не ввязывается в радикальную политику и не впадает в церковную ересь. У него такой милый характер, он со всеми в ладу. Как ему не преуспеть!

— Одно и то же солнце светило нам обоим, он только опередил меня в печати, чего я, при таких же условиях, не сделал бы. — В такой форме выразил свои чувства сдержанный Пристли.

Подозрения Пристли огорчили Ингенхауза. Но, казалось, не более того. Голландец не выказал ни гнева, ни возмущения, ни даже обиды. Он, как и прежде, продолжал отзываться о Пристли с уважением, всячески подчеркивая его научные заслуги. Но незлобивость противника только усиливала раздражение Пристли. Смирение голландца ведь могло быть и наигранным. Пристли до самой своей смерти (он пережил Ингенхауза на пять лет) так и не изменил отношения к голландцу.

Досталось Ингенхаузу и от потомков Споры вокруг его имени не утихали больше столетия. Слишком подозрительной казалась та легкость, с которой голландец делал свои открытия. Ловкий, удачливый делец — таким он представлялся многим ученым.

Был ли он на самом деле случайным прохожим в науке?

Уединившись летом 1779 года в деревне близ Лондона, Ингенхауз не сразу сел писать книгу. Велев слуге убрать подальше дорогой камзол, парик и парадные башмаки, он засучил рукава и принялся за опыты с растениями.

И вот перед нами другой Ингенхауз. Он трудится с рассвета до поздней ночи. Десять, сто, двести… Пятьсот опытов за лето.