I глава: А Петербург неугомонный Уж барабаном пробужден. II глава: Отец ее был добрый малый, В прошедшем веке запоздалый… Как часто в детстве я играл Его очаковской медалью. III глава: Я знаю: дам хотят заставить Читать по-русски. Право, страх! Могу ли их себе представить С «Благонамеренным» в руках. IV глава: В избушке, распевая, дева Прядет, и, зимних друг ночей, Трещит лучина перед ней. V глава: Татьяна верила преданьям Простонародной старины, И снам, и карточным гаданьям, И предсказаниям луны… …………………………………………….. По старине торжествовали В их досуг эти вечера. ………………………………………. И вынулось колечко ей Под песенку старинных дней… ……………………………………………. Татьяна, по совету няни, Сбираясь ночью ворожить, Тихонько приказала в бане На два прибора стол накрыть; Но стало страшно вдруг Татьяне… И я – при мысли о Светлане Мне стало страшно. VI глава: Быть может, он для блага мира Иль хоть для славы был рожден; Его умолкнувшая лира Гремучий, непрерывный звон В веках поднять могла. Поэта, Быть может, на ступенях света Ждала высокая ступень. VII глава: Вот это барский кабинет: Здесь почивал он, кофей кушал Прикащика доклады слушал, И книжку поутру читал… ……………………………………………. И лорда Байрона портрет, И столбик с куклою чугунной Под шляпой с пасмурным челом, С руками сжатыми крестом… ……………………………………………. И старый барин здесь живал. Со мной, бывало, в воскресенье, Здесь под окном, надев очки, Играть изволил в дураки. Дай Бог душе его спасенье, А косточкам его покой В могиле, в мать земле сырой! ……………………………………………. У Харитонья в переулке Возок пред домом у ворот Остановился. К старой тетке, Четвертый год больной в чахотке, Они приехали теперь. Им настежь отворяет дверь В очках, в изорванном кафтане, С чулком в руке, седой калмык. …………………………………………….. Архивны юноши толпою На Таню чопорно глядят… К ней как-то Вяземский подсел И душу ей занять успел. VIII глава:
Чем ныне явится? Мельмотом, Космополитом, патриотом, Гарольдом, квакером, ханжой Иль маской щегольнет иной? Иль просто будет добрый малый… ……………………………………………. Стал вновь читать он без разбора: Прочел он Гиббона, Руссо, Манзони, Гердера, Шамфора, Madame de Staël, Биша, Тиссо, Прочел скептического Беля, Прочел творенья Фонтенеля, Прочел из наших кой-кого, Не отвергая ничего: И альманахи, и журналы, Где поученья нам твердят. В «Евгение Онегине» отразился и путь развития самого поэта, выраженный им в известном поэтическом противоположении «тревог прошлых лет» с безымянными страданиями, с высокопарными мечтами иным родным картинам (III, 408–409). Как хороши эти отрывки «из путешествия Онегина», не вошедшие в великолепное художественное целое романа. Если не сжимать содержания его в голую фабулу, в оценку действий героев, – если читать его, вникая в каждую картину, в каждое выражение, то невольно поражаешься вновь открываемыми красотами «Евгения Онегина»: сжатой живописью природы, движений чувства в молодых героях (особенно Татьяны), деревенской тишины и оживленного шума гостей – разнообразных, типичных. Уже по «Евгению Онегину» можно судить о силе таланта Пушкина: ему были равно доступны в высшей степени и описания, и выражения чувств, и драматические изображения: трагические и комические (до нас дошли случайные наброски комедии). Мы приведем несколько картин природы бесподобных и в отдельности, и еще более – в гармонии с настроениями героев романа: Но вот уж лунного луча Сиянье гаснет. Там долина Сквозь пар яснеет. Там поток Засеребрился; там рожок Пастуший будит селянина. Вот утро; встали все давно… ……………………………………….. Пред ними лес; недвижны сосны В своей нахмуренной красе; Отягчены их ветви все Клоками снега; сквозь вершины Осин, берез и лип нагих Сияет луч светил ночных; Дороги нет; кусты, стремнины Метелью все занесены, Глубоко в снег погружены… ………………………………………… Был вечерь. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал. Уж расходились хороводы. Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий. В поле чистом, Луны при свете серебристом, В свои мечты погружена, Татьяна долго шла одна; Шла, шла… И вдруг перед собою С холма господский видит дом, Селенье, рощу под холмом И сад над светлою рекою. Эти частности, их поразительная верность (например, бесподобная песня девушек или изображения адских привидений во сне Татьяны), их разнообразие, от столичного света до трактира на проселочной дороге, задушевность в их описании сообщают «роману в стихах» Пушкина значение единственного в истории русской литературы произведения, не превзойденного никем из русских писателей. «Граф Нулин» 1825 года и «Домик в Коломне» 1830 года писаны одновременно и совершенно в стиле «Евгения Онегина». Поэт скромно называет «Нулина» сказкой, как Дмитриев «верную жену» в «Причуднице»; а «Домик в Коломне» и начинает сказочным приемом: |
