– Я запомнил этот чемпионат в Вене, – прервал Марк сам себя, – и по другой причине. В тяжелейших схватках на дорожке в личном первенстве саблистов я одержал две победы и по количеству уколов с запасом проходил в финал. Я заглянул в буфет, и, в ожидании финала решил немного подкрепиться. Сижу с бутербродом, каким-то лёгким напитком. Чувствовал себя спокойно, психологически настраивался на заключительный бой. Вдруг ко мне прибегают с известием – я должен срочно явиться на перебой. Оказалось, что мой товарищ по команде Владимир Назлымов проиграл под 0-5 заведомому аутсайдеру венгру Томашу Ковачу. Намеренно проиграл. Чтобы выбить меня. В результате я перебой проиграл. Что произошло понял не только я, но и тогдашний главный тренер нашей сборной Сайчук. «Я всё видел, – говорит Лев Васильевич, – не переживай». Переживания свои я выкладывать не стал, сдержался, но предупредил: вернёмся в Москву, и я тут же напишу докладную в ЦК КПСС, как наш советский спортсмен предал своего и отдал бой. И тогда главный тренер принялся меня уговаривать: никуда не пиши, я за это пробью выезд твоего тренера Давида Тышлера на Олимпиаду. Кто-то, кажется, и без моего участия написал об этом случае в Центральный Комитет партии. Но я сохранил нашу договорённость. А вот Сайчук меня обманул: Тышлера на Олимпиаду не выпустили. Иначе говоря, это была очередная подлость. Я же оказался заложником своего слова. Кстати, в командных состязаниях наша сборная саблистов стала чемпионом в Вене. Но в полуфинале мы встречались с Венгрией за вход в финал. Из-за нехватки времени идут два последних боя. На одной дорожке фехтует тот самый Назлымов, я – на другой дорожке. Я вёл 4-0. Вижу краем глаза, что Назлымов проигрывает, уверенный, что я выиграю, значит, мы всё равно в финале, а ему напрягаться не надо. И тогда я решил, что он должен ответить за свои трюки в личных состязаниях. Ему надо «помучиться». Я делаю счёт 4:1, 2, 3…4. Помню, Назлымов был красный, как рак. Понял, что это ему – ответ. Я потом свой бой, конечно, выиграл. Но то была такая маленькая гадость, которая имела место, так скажем. Всё закончилось хорошо. Наша команда получила в Вене золото. И на следующий день мы улетели в Москву…
– То есть, ты со своим Сальери играл в эти игры: угрожал писать докладную в ЦК КПСС о том, что наш советский спортсмен предал своего товарища и отдал бой, наказывал таким способом кого-то на дорожке?
– Да, приходилось. А куда деваться? При этом в жизни я придерживался своих правил. Сайчук уговаривал меня промолчать. Назначил цену, пообещав за молчание пробить выезд моего тренера, числившегося невыездным, на Олимпиаду-1972. Я на этих условиях согласился не оглашать этот факт. И своё слово сдержал. А они нет. Но речь сейчас о другом. Закончив состязания, нас, саблистов как-то уж слишком поспешно в тот же день отправили в Москву. Со шпажистами же, как мне впоследствии рассказали, вышло иначе: личные состязания в шпаге выиграл мой товарищ Григорий Крисс. Когда же на следующий день начались командные состязания, Криссу, который уже начал первый бой, даже не дали переодеться и вместе с главным тренером Сайчуком впихнули в посольскую машину и вывезли… в Братиславу. Крисса посадили в самолёт и тут же отправили в Москву. Сайчук в последний момент убедил сотрудников КГБ оставить его при команде, за которую он отвечает. Его на той же машине отвезли обратно в Вену. А вот когда Крисса в защитном костюме прямо с фехтовальной дорожки с маской и шпагой в руках, не заезжая в гостиницу, уже доставили в Москву, мне позвонил ответственный секретарь федерации и сообщил: ты счастливчик, что тебя не привезли также; в КГБ, когда ты уже был в Москве, поступила информация, что кто-то из советской делегации с нерусской фамилией должен остаться в Вене, то есть стать невозвращенцем. Потому Крисса и, на всякий случай, Сайчука, было решено немедленно депортировать. С тебя подозрения сняты. Позже выяснилось, что КГБ перестраховалось: фехтовальная команда Эстонии поехала по обмену в Финляндию. И член команды, тот самый эстонец Ян Вянес, кандидат в сборную СССР, решил остаться на Западе. Надзиравшие за спортсменами сотрудники КГБ его упустили. Ну, и решили отыграться на тех, кто был в Вене.
Эту историю, подчеркну ещё раз, Марк рассказывал мне в Вене-2018, вспоминая дешёвую гостиницу, консервы, сухую колбасу, которую привозили с собой, чтобы не тратить доллары.
– Ну, а что касается твоего рассказа про город Моцарта – очень интересно. Я услышал много нового. Ведь никому из спортсменов в те годы «холодной войны» не приходило в голову пойти погулять по Вене, что-то посмотреть. Мы понимали, что были под жестким надзором, под строгим контролем. Так что ни у кого из нас и желания познакомиться с достопримечательностями города Моцарта не возникало. Не было на это ни сил, ни эмоций…
Теперь вернёмся к биографии, к тому, что я выставил в «Сабле» в главе под названием «Школа жизни». Как складывалось мастерство Моцарта фехтования? Почему этот своеобразный талант – фехтовать не так, как все, проявился именно у паренька из московских Миусс? Может быть, детские годы предопределяли судьбу будущего чемпиона довольно странным образом. В школе Марк учился хорошо, но богатая фантазия, находчивость и даже дерзость, особенно после смерти матери, часто приводили к конфликтам. Он был резким и правдивым без разбору. В глаза говорил всё, что думает. И товарищам, и учителям. Это не могло нравиться последним. К тому же, он быстро взрослел, мужал, первую папиросу, между прочим, выкурил, когда ему было семь лет. Рос физически крепким, вспыльчивым юношей. Да таким, что позже, уже на фехтовальной дорожке, пришлось учиться выдержке, сбалансированности, умению держать себя в руках.
Во время наших бесед я пробовал понять, испытывал ли Марк в жизни настоящий страх, знал ли это чувство, скажем, во дворе, во время драк с «серой коммуной» в конце сороковых годов – начале пятидесятых, или тогда, в Столешниковом переулке, когда сидел под машиной, попав в людской водоворот безумных толп, рванувших в Колонный зал. Ведь, как мне казалось, фехтовальщик, взявший в руки боевое оружие, должен быть начисто лишён чувства страха. Трудно представить трусливым человека, который в сознании тысячу раз проиграл возможность тяжёлого ранения или даже гибели. Да, современное фехтование отличается от дуэлей, когда человеческая жизнь оказывалась на кончике шпаги, рапиры или сабли. Сегодня туше в состязаниях на дорожке означает лишь символическую смерть. Тем не менее, бывали же трагические случаи, и со смертельным исходом. На чемпионате мира 1982 года в Риме погиб один из сильнейших в мире рапиристов Владимир Смирнов, киевлянин, чемпион Олимпийских игр, чемпион мира в личных соревнованиях. Во время боя с немецким спортсменом у них был встречный выпад, во время которого у соперника сломалась рапира. Её обломок пробил маску и через глаз нанёс травму мозга. Да, экипировка, надёжные маски, костюмы защищают спортсмена. Но ничего исключить нельзя. Самолеты, сверхнадежные, время от времени падают. На фехтовальной дорожке тоже случается всякое.
– И всё-таки, может ли фехтовальщик струсить, – допытывался я.
– Всякий нормальный человек, – сказал Марк, – испытывает страх. Только идиот – не трус. Человек, способный преодолеть свою трусость, становится героем.
Ответ куда умнее вопроса. Верно, конечно. В памяти всплыла повесть Юрия Трифонова «Старик», где трусость определялась, как «мгновенное затемнение сознания». Один из героев этой повести говорил, что у каждого человека бывают «секунды прожигающего насквозь, помрачающего разум страха. Но тут важно быть честным с собой. Должен быть суд собственной совести. Ведь момент трусости может стать пожизненной казнью…»
Марк с ранних лет успешно преодолевал страх. И не только на фехтовальной дорожке, а и в жизни, когда нужно было принимать тяжёлые решения, рисковать, защищая товарища. Он не боялся противопоставить себя всему коллективу. Однажды партийцы собрались исключать из своих рядов очень знаменитого олимпийца Евгения Гришина за злоупотребление спиртными напитками. Марк один выступил против всех:
