– Мы приготовили для вас ночлег, – сообщает он, – уровнем ниже. Все наверняка устали, и теперь я хотел бы, чтобы вы по-настоящему воспользовались нашим гостеприимством. Я, а значит и мои люди, сочтём за честь, если вы поприсутствуете завтра на похоронах моей матушки и моей коронации. А для этого вы должны хорошенько отдохнуть.

Я с благодарностью киваю. Это был очень долгий день.

Вэйрин провожает нас к нескольким хижинам на нижнем уровне. Не представляю себе, что за уклад жизни у ваанти – обязательно нужно будет расспросить об этом Диего – но хижины действительно довольно забавны. В них по три комнаты, каждая из которых отделена от небольшого общего зала аркой с плетёными занавесями. В облюбованном мной домике на столе в общем зале просто целая куча всякой еды. Даже не представляла себе, что настолько голодна, пока не увидела всего этого изобилия. Судя по восторженным восклицаниям из соседних строений, плотный поздний ужин ожидает всех моих друзей. И слава богам, потому что от одной мысли о перспективе жевать пеммикан у меня с души воротит.

После ужина мы разбредаемся по комнатам. Джейк, разумеется, ни на шаг от меня не отходит, так что я прекрасно знаю, что одна этой ночью спать не буду. Даром что в домике с нами ещё Зара и Радж, причём Зара – прямо через стенку.

– Если вы, – указывая на нас двоих, ворчит Зара перед тем, как скрыться за занавеской, – вздумаете трахаться в такой близости от меня, я стащу, Марикета, кинжал, что подарила тебе Серакса, и нахуй вас прирежу. А ты, – она поворачивается к Раджу, – даже не вздумай храпеть!

Я только усмехаюсь, заходя в альков за аркой. Комната совсем маленькая – тут кровать, наверняка рассчитанная на одного, но из-за габаритов ваанти вполне себе вместительная, застелённая плетёными же простынями. Подушки выглядят так соблазнительно, что я едва нахожу в себе силы раздеться. Благо традиционные одежды ваанти реально снимаются очень легко. Плетёное постельное бельё оказывается неожиданно мягким, и, когда Джейк обнимает меня, ложась рядом – чёрт, я действительно быстро привыкаю к тому, что он спит рядом со мной, – я, наконец-то, чувствую себя в безопасности. Временно, разумеется, потому что завтра утром все тревоги о Куинн и моих видениях снова накроют меня с головой.

– Расскажешь? – шепчет Джейк, покрывая мои щёки лёгкими поцелуями. Его щетина слегка колется. Я обвиваюсь вокруг него, закидывая ногу и руки – блин, так хочется быть ближе, раствориться в нём, стать единым целым – не физически, а, скорее, прикоснуться к его душе своей. Так сильно, так больно – это опять моё клятое сердце напоминает мне, что я люблю его, люблю-люблю-люблю Джейка Маккензи, и это почти что раскалывает меня на части.

– Не сегодня, – я качаю головой, насколько это возможно в нашем положении. – После. Дай мне немного времени.

Я хочу рассказать ему всё – или почти всё – но просто не могу сейчас даже думать о том, что мне, возможно, придётся снова лгать. А я так не хочу лгать ему – ещё меньше, чем всем остальным, но я слишком погрязла в собственных недомолвках.

– Тогда спи, – соглашается Джейк и целует мои губы определённым, не располагающим ко сну, образом. Я отвечаю помимо воли – прижимаясь ближе, позволяя своим рукам скользить по его широкой спине, пытаясь обнять ещё крепче, когда…

– Я, блядь, сказала, что прирежу? Я же слышу, как вы сосётесь!

Я хихикаю, утыкаясь в плечо Джейка.

– Доброй ночи, Зара! – громко говорю я и ещё раз – теперь уже абсолютно невинно – целую Джейка. – Сладких снов, Арагорн.

Я поворачиваюсь к нему спиной, и он крепко меня обнимает. Я чувствую лопатками его грудную клетку, и от жара его кожи меня морит окончательно. Перед тем, как уснуть, я слышу только шёпот над ухом:

– С тобой других не бывает, Принцесса.

Я снова стою, покрытая засохшей кровью, в пещере у основания вулкана; мои ноги по щиколотку вязнут во влажной рыхлой земле, под ногтями – грязь, в ладонях – занозы. Тело бьёт мелкой дрожью, в голове – кавардак. В полумраке пещеры могилы передо мной безымянны, но я знаю, где чья, и от этого мне хочется рвать на себе волосы – но я остаюсь неподвижной. Словно во мне две личности. И одна готова впасть в истерику и кататься по земле, крича и раздирая когтями себе грудную клетку, чтобы избавиться от холодной – сжигающей – пустоты, чтобы скатиться в инстинкты, озвереть окончательно, уничтожить каждого, кто ответственен за это, и себя – в первую очередь; забыться, потеряться в животной природе, утратить человеческое – эту боль, – не хочу, не стану больше чувствовать её, если позволю себе поддаться порыву… Но другая часть меня – сильнее. Она ненавидит. Эта ненависть растекается холодом по венам, замораживает всё остальное, оставляет после себя кусочки льда на коже и под ней, выжигает другие чувства. Удерживает меня на месте, заставляя пялиться на могилы друзей пустым взглядом, и даже не позволяет думать о чём-либо – кроме неё, ненависти.

К себе.

Куртка Джейка привычно пахнет дымом – странно и страшно ощущать это, когда он сам на глубине шести футов под землей, прямо передо мной. Рядом со всеми остальными, кого я знала и любила – рядом с Диего, который уж точно не заслужил подобной участи.

Как и никто из моих друзей. Я скольжу взглядом по могилам слева направо. Радж, Шон, Крэйг, Куинн, Зара, Мишель, Эстелла, Грейс, Алистер.

Почему они все мертвы? Почему не я? Почему, почему, почему…

Помимо воли рука поднимается к груди – пальцы перебирают цепочку с жетонами Джейка. И я вцепляюсь ногтями в кожу под впадинкой между ключицами – плотину прорывает. Дорожки слёз льются по стянутой коркой грязи и крови коже. Мне кажется, я не плакала так давно, хотя я знаю, что это не так – слёзы не приносят желанного облегчения, от них только хуже – я задыхаюсь и хочу задыхаться, нет, не так – я задохнулась уже, когда землей забрасывала тела самых близких мне людей, и земля проникала в мои лёгкие, словно это меня хоронили, закапывали заживо. И я пошла бы на такую смерть тысячу раз за каждого из них, а вместо этого… Вместо этого моё сердце почему-то продолжает биться, хотя я не чувствую себя живой.

Пальцы на груди сжимаются сильнее – наверное, до синяков, но какая разница? Разве что-то может теперь играть хоть какую-то роль?

– Марикета!

Кто-то трясёт меня за плечи, и я открываю глаза – их застилают слёзы, сфокусировать зрение в предрассветном полумраке хижины удаётся не сразу. Это Джейк, он жив, я никого не хоронила, так ведь?

– Марикета, – настойчиво повторяет Джейк, – расцепи пальцы, пожалуйста.

Голос у него такой спокойный, словно он просто уговаривает неразумного ребёнка отпустить кошечкин хвостик в десятый раз за день. От удивления смысл его слов даже не сразу до меня доходит – пока я не чувствую саднящую боль чуть ниже шеи.

Моя рука впивается в область под ключицами с такой силой, что даже в полутьме костяшки пальцев кажутся белоснежными. Я издаю изумлённый стон и разжимаю ладонь. Джейк цокает языком.

– Пойдём-ка на воздух, – вздыхает он, натягивая брюки и набрасывая мне на плечи свою куртку. Длинную, прикрывающую бёдра до середины, пахнущую дымом и его кожей, прямо как во сне – я опять начинаю реветь, а может, и вовсе не прекращала.

Джейк тянет меня наружу почти силой. Прохладный ночной воздух целует босые ноги, и я инстинктивно укутываюсь в его куртку поплотнее – и всё-таки меня бьёт крупная, неестественная дрожь. Джейк встряхивает мои плечи сильно, один раз, другой, третий – пока ко мне не возвращается способность стоять ровно без посторонней помощи.

– Что происходит, Марикета?

Третий раз за пару минут зовёт по имени. Дурной знак – он настроен серьёзно.

Я качаю головой.

– Не прокатит. Рассказывай. Марикета. Ты рыдаешь во сне так, что я удивлён, как к нам не сбежалась вся деревня, оставляешь на себе синяки, я еле разбудил тебя. Так что не тряси головой – я должен знать, что с тобой, нахрен, происходит!

Я вытираю слёзы с щёк дрожащими руками.