– Наглеет, – заложил ногу на ногу граф Муравьев. – Рыщет по миру, мира не зная. В ходе минувшей Крымской войны англо-французская эскадра предприняла ряд нападений на русские поселения Охотского побережья и даже на самой Камчатке. Чтобы предотвратить их вторжение в Приамурье, мне пришлось направить туда наши войска, предварительно договорившись с китайцами. – Он помолчал и добавил: – Тогда-то я и сошелся с пограничным комиссаром И Шанем, убедил, что лучше иметь в соседях Россию, чем каких-то хищников с большой дороги.

– Очень мудро, ваше сиятельство, предельно своевременно. Я сам видел английскую эскадру недалеко от Нарвы, когда английской королеве захотелось отхватить кусок нашего Севера вместе с Архангельском.

– Губа не дура.

– Да только пушки нашей береговой охраны тоже себе на уме, – засмеялся Игнатьев. – Насыпали англичанам перцу под хвост! Те и пустились наутёк, прикрывшись дымовой завесой.

– Разбойники во фраках, – жёлчно заметил Муравьев, – проходимцы. Спасибо князю Горчакову, знает, с кем имеет дело, не даёт бесчинствовать Европе. Да и Егор Петрович Ковалевский говаривал мне, что всячески противодействует Великобритании, как в Центральной Азии, так и на Дальнем Востоке.

Игнатьев улыбнулся. Если чему и противодействовал чересчур доверчивый блюститель порядка в Азиатском регионе Егор Петрович Ковалевский, так это росту своих карточных долгов. Человек честный, мужественно-стойкий, он в то же время был азартным игроком. Картам отдавал всё свое время, как личное, так зачастую и служебное, но вот удача что-то не давалась ему в руки: манить манила, а обнять его и приголубить медлила.

– Страсть к перемене мест и путешествиям – в крови у европейцев, – сказал Николай собеседнику. – Они обожают перемены, верят в их необходимость и не представляют жизни без новшеств. Я побывал в Англии, пожил в Париже, поколесил по Австро-Венгрии и поразился, как устроен европеец. Хлеба и зрелищ. Больше ничего ему не нужно. Послушать о том, что творится в мире, ему на роду написано. Самый ленивый итальянский босяк, привыкший спать в лодке, свесив ноги в воду, самый нахальный парижский гуляка, не пропускающий ни одной девицы без откровенной скабрезности, да что там говорить, даже московский прощелыга, живущий милостыней и чем Бог пошлет, – любой из них с восторгом сопереживания будет слушать вздор и чепуху о незнакомых странах. Они самозабвенно будут нести околесицу об обычаях и нравах тамошних аборигенов, обо всем, что происходит и не происходит. О последнем даже с большим интересом, но на китайцев, как указывает граф Путятин в своей отчетной докладной записке, на китайцев, – он с благодарностью принял из рук хозяина бокал с клюквенным морсом, утолил жажду, промокнул усы льняной салфеткой с фамильным вензелем и продолжил прерванную мысль, – на всех, почти без исключения, китайцев даже намёк о дальних странствиях и переменах в жизни наводит такой страх и вызывает такое отвращение, что любая идея нововведения кажется им не чем иным, как шагом к пропасти и низвержением в бездну.

– А что Путятин пишет об их вооружении? – Муравьев позвонил в колокольчик и велел прислуге «заварить китайский лист», не преминув добавить: «Как всегда, с жасмином».

– Путятин пишет, что вооружение маньчжурской армии отвратное. В техническом оснащении войск, как пехоты, так и артиллерии, Китай отстаёт от Англии и Франции наверно лет на сто. Не исключаю, что Евфимий Васильевич сгустил краски, но, судя по тому, как безцеремонно ведут себя союзники в Китайском море, в главном он не ошибся: армию Китая надо перевооружать. Учить её вести освободительные войны. – Он намеренно подчеркнул характер той войны, которую, по его мнению, будет вести Китай в ближайшие пятнадцать – двадцать лет.

– А что, если перевооруженной и заново обученной армии Цинов взбредёт в голову повести войну иную, не освободительную, как теперь, а самую что ни на есть захватническую, со всем напором и агрессией подобных войн? – озабоченно нахмурился хозяин кабинета. – Что тогда?

Он взял сигару, провел ею по усам, шумно втянул воздух. Было видно, что запах табака доставляет ему наслаждение, а может, просто успокаивает или отвлекает.

– Да вы курите, ваше сиятельство, – подался вперед Николай. – Право, мне весьма неловко смущать и стеснять вас в собственном доме.

– Любезность ваша столь великодушна…

– Полноте, Николай Павлович! Это я так, сомнение взяло: а вдруг?

– Китай натравят на Россию?

– Да, – не выпуская сигары, подтвердил свои опасения граф Муравьев, и в его голосе послышалась тревога.

– С Англии станется, но вряд ли в скором будущем, – откинулся на спинку кресла Игнатьев. – Она как минимум полвека будет переваривать всё то, что заглотила. Англия напоминает мне питона или удава, я не очень разбираюсь в этих гадах, но уверен: с аналогией я не ошибся. Англия сильна своим гипнозом, гипнозом своего могущества. Кто поддался этому губительному наваждению, тот обречён на скорое съедение, причем живьём, со всеми потрохами, простите за натурализм, но это так.

В это время отворилась дверь – вошла прислуга: синеокая красавица в кокошнике, с румянцем на щеках и пухлыми губами. Опуская поднос с чайным прибором на столик, она с кротким любопытством посмотрела на Игнатьева и тихо удалилась. Николай поймал себя на мысли, что сила женской красоты действительно способна вызвать бурю чувств: порой цари женились на дворовых девках, возводили их на трон.

– Хороша? – с лукавым прищуром спросил Муравьев и кивнул в сторону двери, за которой скрылась красавица.

– Мила, – согласился Игнатьев.

Муравьев взял чашку с чаем и посоветовал:

– Отведайте.

Николай сделал несколько глотков и восхищенно признался:

– Вкуснее не пробовал.

Так хорошо заваривали чай, пожалуй, только в Лондоне, в российском посольстве. То, что подавали в городских кафе и ресторанах, претенциозно именуя чаем, иначе, как бурдой и ополосками, назвать было нельзя.

После чаепития вернулись к разговору о вооружении Китая.

– Подписав Тяньцзиньский договор, – сказал Николай, – Путятин решил ступить на новый, весьма рискованный и скользкий путь сотрудничества с Китаем. Ему показалось уместным взбодрить военные силы маньчжуров за счет русского оружия. Он полагал, что после этого мы навсегда станем добросердечными соседями, а военная мощь Поднебесной империи будет направляться исключительно против Англии и Франции. Обрадованный своим замыслом, он тут же пообещал предоставить в распоряжение богдыхана русских офицеров-инструкторов и доставить в течение этого года полсотни орудий и десять тысяч ружей.

– Широк Евфимий Васильевич, – неодобрительно отозвался Муравьев. – А кораблей военных не пообещал?

– Думаю, попридержал. Ему их жалко.

– Всё же адмирал.

– Душой болеет за российский флот.

– Уже похвально. – Хозяин дома вынул из книжного шкафа объемистый справочник артиллерийских и пехотных войск, открыл главу: вооружение. Какое-то время изучал, пролистывал страницы, нервно теребил усы и, наконец, передал книгу Игнатьеву. – Неужели Петербург пошёл на это? – Он недоуменно развел руками, и ещё вчера родной и близкий город со всеми его правительственными учреждениями показался Николаю далёким, скучным и внезапно почужевшим. Он даже не нашелся что ответить.

– Князь Горчаков против инициации Путятина, но для выигрыша времени решено произвести ратификацию Айгунского трактата, произвести обмен ратификаций Тяньцзиньского трактата, а руководство офицерами-инструкторами поручили мне.

Игнатьев захлопнул справочник вооружений и сказал, что идею усовершенствования китайской армии он разделяет только при одном условии.

– При каком? – живо поинтересовался Муравьев.

– Сначала происходит утверждение договоров и обмен ратификационными грамотами, затем идет обустройство пограничных укреплений по левому берегу Амура, отправка поселенцев и служивых казаков в далекий Уссурийский край, закрепление по мере сил на новых землях, а уж затем добрососедская акция по вооружению Китая.