Пока я лежал на земле без сознания, он был уверен, что укокошил меня. Когда я пришел в себя, Реджи был первым, кого я увидел, и он плакал. Самый подлый парень из Шепердс-Буш в три ручья лил слезы, испытывая чувство вины и страха. Парень чувствовал себя ужасно. После этого случая он сделался моим ангелом-хранителем, и отныне я был с Чаплином на дружеской ноге. Теперь я мог не опасаться мрачного семейства с мрачной улицы. Все стали относиться ко мне иначе. Я стал неприкосновенным. Благодаря этому я продержался всю начальную школу, но после нее все пошло наперекосяк. Однако я забегаю вперед. Мы должны вернуться в те времена, когда меня не заботили вероятные переломы позвоночника и школьные проблемы. Мы должны вернуться в самое начало.

Моя мама откладывала роды до первых часов 1 марта 1944 года, прежде чем явить на свет вашего покорного слугу. Она не хотела, чтобы я родился в високосный год 29 февраля. Только представьте: день рождения раз в четыре года. Это никуда не годится, не так ли? Хотя при таком раскладе сегодня мне было бы лишь восемнадцать с половиной.

Мне повезло, что я вообще родился. У Грейс Ирен Долтри – но вы можете называть ее Ирен, как и все остальные, – в 1938 году диагностировали болезнь почек. Когда ей удалили одну из почек, ее здоровье еще сильнее пошатнулось, и в итоге она заболела полиомиелитом. Она провела два месяца в «железных легких», одном из первых в Британии аппаратов для искусственного дыхания, в госпитале Фулема. Долгое время ее жизнь висела на волоске, и лишь чудом ей удалось выжить, но на следующие несколько лет она была прикована к инвалидной коляске.

Впрочем, с моей точки зрения, куда важнее были предостережения врачей о том, что она никогда не сможет иметь детей. Если бы они оказались правы, то это была бы очень короткая книга, но мой папа принял вызов. Когда началась война, он отправился во Францию с Королевской артиллерией, и это все равно не остановило его. Его довольно часто отпускали домой повидать маму, выдавая отгулы по семейным обстоятельствам. Девять месяцев спустя после одного из этих очень «обстоятельных» визитов вопреки всему на свет появился я, Роджер Гарри Долтри.

Это было непростое время для того, чтобы заводить ребенка. Люди считают, что «Блиц»[5] закончился в 1941 году. Как бы не так! Март 1944 года стал третьим и самым худшим месяцем операции «Steinbock»[6] – «Маленького блица», длившегося пять месяцев и показавшегося совсем не маленьким пережившим его людям. Люфтваффе бомбили весь Лондон, а затем, когда стали терять надежду на успех операции, они принялись запускать крылатые бомбы V-1. Первый удар произошел, когда мне было восемь недель. Через месяц немцы сбрасывали уже более ста бомб в день.

Одной из целей была фабрика по производству боеприпасов в Актон-Грин, в добрых двух милях от Перси-роуд, но V-1 всегда терпели неудачу. Двойной агент Эдди Чапмен сообщал немцам о точности бомбардировок и дезинформировал их, чтобы они не вносили корректировки в свои расчеты. Хвала небесам за его работу, но это означало, что улицы Шепердс-Буш брали на себя основной удар. Каждый раз, спасаясь от бомбежек в подземке, мы никогда не были уверены, что нас не будет ожидать кратер на том месте, где когда-то стоял наш дом. Мы с мамой провели много ночей, укрываясь на станции «Хаммерсмит». Примерно за неделю до моего рождения она решила, что у нее могут случиться схватки во время одной из тяжких ночей, которые ей приходилось проводить на платформе номер четыре. Спустя все эти годы сложно представить, как она справилась со всем этим в одиночестве, пока папа был на войне. Пожалуй, легче не стало, когда мы с мамой на тринадцать месяцев эвакуировались в сельский дом в Странраре, на юго-западе Шотландии, чтобы избежать самых беспощадных бомбежек. Миссис Джеймсон, наша хозяйка, уже делила свой четырехкомнатный коттедж с еще одной семьей фермеров, но она все же выкроила местечко для моей мамы, меня, моей тети Джесси и двух ее дочерей. Пять человек ютились в одной комнатке. По прошествии более семидесяти лет, пускай и с большим опозданием, но я хочу выразить благодарность миссис Джеймсон и всей ее семье.

Столько потрясений выпало на долю молодой мамы, но Ирен никогда не жаловалась. Даже много лет спустя я никогда не слышал, чтобы мама или папа говорили что-то плохое про свою жизнь в военное время. Они вспоминали только хорошие времена. Шесть лет смерти и разрушения гигантских масштабов они представляли, как чудесное времечко. Но не думаю, что кто-нибудь из нас, детей войны, позволил себя одурачить. Дети проницательны, от них не утаишь, что времечко было далеко не чудесным. Между строк этих веселых историй мы читали правду. Даже будучи ребенком, я понимал, что те времена были очень тяжелыми для папы. Он потерял своего брата в Бирме. Нам сообщили, что это была дизентерия, но он был в японском лагере для военнопленных, поэтому кто знает, от чего он умер. Папа никогда не говорил об этом, но были косвенные намеки.

Однажды мы направлялись в деревню Лансинг в Сассексе, чтобы навестить мою младшую сестру Джиллиан. У нее диагностировали шумы в сердце, и по этой причине ее отправили в санаторий. Каким-то образом папа заполучил большое старое такси. Понятия не имею, как он это сделал, но только так мы могли видеться с Джиллиан каждое воскресенье в течение года. Тот визит пришелся на День памяти павших. Незадолго до 11:00 папа остановил такси и заставил нас стоять на тротуаре в тишине, как он это делал каждый год. Я заметил слезу, стекавшую по его щеке. Для мальчика было шоком увидеть своего отца плачущим. Он был добрым человеком, но отчасти пустым – вот что сотворила с ним война. Я помню, у него был такой же взгляд за день до собственной смерти. Это случилось девять месяцев спустя после того, как моя сестра умерла от рака груди. Ей было всего тридцать два года. В тот день я понял, что мой отец плакал внутри не только после смерти Джиллиан, но с тех самых пор, как вернулся с войны. Война вытворяла это со многими людьми. Она забрала что-то у каждого. Отец Пита, Клифф, был очень похож на моего, хотя говорил он намного больше. Я уверен, что ему помогло справиться с травмой то, что он играл на саксофоне в группе Королевских военно-воздушных сил Великобритании. Мой же папа всегда хотел только тишины. Мне кажется, что на протяжении всей жизни он так и не смог отойти от послевоенного шока.

Мое самое первое воспоминание было связано с отцом, который вернулся с войны. Он был ранен в День «Д» (день высадки союзных войск в Нормандии 6 июня 1944 года. – Прим. пер.), но сразу же приступил к исполнению административных обязанностей, поэтому его не демобилизовали до конца 1945 года. Тогда мне было без пары месяцев два года, поэтому вполне вероятно, что первое воспоминание было собрано из фрагментов. Но я помню, как вся семья впервые собралась вместе в нашей гостиной, где вдоль стен были расставлены стулья. Я помню паутину на мужских сапогах, его рюкзак и военную каску. А еще я помню свое удивление, когда этот совершенно незнакомый человек, который только что пришел к нам в дом, разделил постель с моей мамой.

Кажется, что все это так далеко, эта жизнь, детство, взросление в послевоенные годы. Если вы сами не прошли через все это, то, боюсь, вам будет сложно это представить. Неслучайно многие, кто был родом из моей эпохи, отставали в росте. Первые два года моей жизни оказались самыми голодными из-за нехватки продовольствия. В 1945 году американцы решили прекратить свою политику ленд-лиза, благодаря которой Британия в рассрочку получала продовольствие из США. В то же время, как только военные действия закончились, мы столкнулись с необходимостью делиться едой с немцами. Я никогда не слышал, чтобы кто-то на это жаловался. Немцы были врагами, пока шла война, а после мы делились с ними без каких-либо возражений. В конце концов они были в куда худшем положении, чем мы. Я думал об этом, когда впервые приехал в Германию с The Who в 1966 году. Я был просто поражен. Как так получилось, что мы воевали с ними? Они так похожи на нас. Это чудесные люди. А мы шесть лет вели против них полномасштабную войну. Сумасшествие.