Дул ровный умеренный ветер – весьма благоприятное условие для запуска воздушного змея. Этому занятию и предавался мальчишка утром выходного дня. Несмотря на яркое солнце, погода была достаточно прохладной, а лужи от вчерашнего дождя не успели высохнуть.

Утолив жажду игры и первые впечатления, мальчик почувствовал, что замёрз, и ноги, промоченные в лужах и сырой траве, совсем озябли. Он решил зайти в магазин погреться, а заодно прикупить сладостей на свои карманные деньги. А так как ветер продолжал уверенно дуть, то, чтобы не возиться со змеем, он привязал его за конец верёвки к ржавеющему пруту забора.

Отогревшись в магазине и увлечённый мыслями о приобретённых сладостях, мальчишка помчался домой, забыв о своей игрушке.

Ветер, дувший всё так же уверенно и равномерно, не давал воздушному змею упасть, а верёвка, привязанная к забору, не позволяла змею улететь. Паря в воздухе и не направляясь куда бы то ни было вслед за мальчишкой, змей стал осматриваться вокруг.

На противоположной стороне улицы он заметил столпившихся людей. Они о чём-то переговаривались друг с другом, некоторые держали в руках транспаранты, другие кричали и что-то требовали. Они обращали свои требования ни к кому-то из толпы, а, казалось бы, к кому-то неопределённому, куда-то в никуда. Всё негодование собравшихся людей направлялось в эту неопределённость. А между тем толпа постепенно увеличивалась. На транспарантах стали различимы требования свободы. Толпа требовала свободу. Нет, не свободу кому-то лично, а вообще «свободу», для всех и для каждого, и во всём. Толпа была против различных ограничений.

«Как же глупы эти люди, – подумал змей, – они могут разговаривать друг с другом о чём захотят, они могут ходить куда захотят и когда захотят, а они стоят тут бестолково все вместе и не пользуются своими возможностями. Вот если бы мой хвост не был привязан к этому ржавому забору! Я бы летал, я бы кружил над деревьями и домами, я бы обследовал сверху все закоулки города! Как это здорово наслаждаться полётом, наслаждаться свободой! Глупые, глупые люди…»

Змей так увлёкся своими мыслями, что невольно дёргал верёвку, которой был привязан к забору. Ветер к этому времени стал дуть порывисто, отчего натяжение верёвки то ослабевало, то усиливалось. В конце концов, верёвка перетёрлась о прут забора и, не выдержав нового порыва ветра, порвалась. Воздушный змей, влекомый порывом ветра и не удерживаемый более верёвкой, поднялся вверх.

«Свобода! – обрадовался змей. – Теперь я полечу куда захочу». Змей взметнулся ввысь, поддерживаемый сильным ветром. Он направился к той самой толпе людей, которые не умели и не желали, как ему казалось, распоряжаться своей свободой. Он летел, а ветер, дувший попутно, помогал ему, раздувая крылья. Змей ликовал. Подлетая к намеченной цели, он заметил перед собой широкую крону дерева. Он летел прямо на неё, рискуя столкнуться с ним и запутаться в его густых ветвях. Змей попытался повернуть и облететь дерево, но сильный ветер нёс его прямиком в густую листву. Сколько бы ни пытался змей повернуть, но лететь он мог только по направлению ветра и, в конце концов, зацепился краем крыла за ветки, оставшись висеть на дереве. Ветер стих, оставив мечты змея о путешествии несбывшимися. В ветвях дерева змей думал о радости свободы, о горестях ограничений, пока новый порыв ветра не вырвал его из плена, вновь унося в сторону демонстрантов.

Солнце к этому времени поднялось достаточно высоко, воздух прогрелся, и ветер постепенно стихал. Редкими и слабыми стали его порывы. Воздушный змей, потеряв поддержку плотного потока воздуха под своими крыльями, медленно опускался вниз. Демонстранты, утолив эмоции, расходились. Совсем скоро улица опустела, только на земле лежал мусор – свидетельство скопления большого числа людей, и транспаранты. Из-под транспарантов торчало измятое крыло воздушного змея.

Они называют меня Демиургом, Создателем, Всевышним, Богом, Творцом, Универсумом…

Им было дано отличное тело. Не то чтобы оно было полностью неуязвимо от внешних событий, но вполне позволяло решать насущные задачи бытия, и даже более того. Они до некоторых пор стали добиваться значительных результатов в совершенствовании этого тела. Но в последнее время они сознательно калечат своё тело, отравляют его, уродуют. И в этом они тоже добились больших успехов.

Им был дан небывалый разум, о нераскрытых возможностях которого они до сих пор даже не догадываются. Они стали познавать природу, тайны мироздания и бытия. Не достигнув предела разума, не познав сколь-либо существенной части мира, они вдруг пресытились. Они стали отравлять свой мозг, затуманивать его различными наркотическими веществами, потеряли интерес к знаниям и открытиям, погрязли в разврате и удовлетворении низших потребностей.

Им была дана прекрасная планета, они травят её бесчисленными отходами, разоряют землю, превращая в безжизненные пустыни степи и леса. Они сначала загрязняют воду, делая её непригодной для собственного питья, животных и полива растений, а потом страдают от засухи. Они всё ещё имеют большие возможности для восстановления планеты, но не используют их.

Они теряют Веру в Высшую Любовь и потому впадают в уныние, зависть, ненависть. Тогда разврат и похоть властвуют над ними, они жаждут потребить всё, что встретится им материального и чувственного.

Всё же я верю в них, они лишь сбились с пути. Оступились, споткнулись, и вот вместо тропинки под ногами они почувствовали густую дикую поросль. Испугавшись, стали отчаянно шарить по земле ногами, озираться, неуверенно шагать в сторону, в попытках вернуться на тропинку, но лишь отдалялись в сторону, в глушь, в темноту. И чем дальше отходили от тропы, тем темнее становилось, тем больше вязли ноги. В отчаянии и страхе кто-то побежал в сторону, не видя ничего, на ощупь. Кто-то падал и кривлялся на земле. Некоторые присели и поползли на четвереньках, полагая, что так безопаснее. И лишь немногие вновь встали на тропинку: кто-то на ту же, с которой оступился, кто-то – на иную.

Им нужен свет, и они вновь обретут путь. Беда лишь в том, что в своём отчаянии и страхе они забыли и боятся взглянуть вверх, чтобы по привычным и новым ориентирам встать на тропинку. Отвергают они все посланные знаки и любую мою помощь. Есть ещё способ им помочь, может быть, последний, может быть, для меня… Я спущусь и буду среди них…

Ночью на город обрушился ливень. Скрылось во тьме звёздное небо, погрузился во мрак ночной город. Вместе с дождём и тьмой пришла свежесть. Этот свежий воздух ощущался сразу, с первыми порывами ветра, теснившими старый застоявшийся воздух города, ещё до того, как пролились первые капли дождя. Ливень и сильный ветер бушевали всю ночь, успокоившись только к утру.

Неизбежен ход времени, всякий разгул стихии, начавшись, неминуемо заканчивается, точно так же, как ночь, начавшись, обязательно заканчивается утром. Мгла отступила, и солнце, ещё невидимое над горизонтом, уже освещало город. Маленькие осколки светила отражались во множестве капель на листьях деревьев, травинках, лужах – во всём, что подверглось ночному разгулу стихии.

Солнце уже поднялось над линией горизонта и заливало город жёлто-оранжевым светом, какой бывает лишь тёплым утром. Краски зари, хоть и похожи, но отличаются от красок заката. Небо было чистым и казалось бесконечным. Его ярко-синий цвет был удивительно однородным, без единого тёмного или светлого пятнышка. Сам этот ярко-синий цвет казался неестественным: таким он бывает в морозный осенний день. Небо казалось холодным, хрупким, безжизненным.

Солнце уже полностью показалось над линией горизонта, когда отворилась дверь подъезда обычного пятиэтажного жилого дома, коих построено множество. Из подъезда вышли молодой мужчина и женщина. Они негромко ругались о чём-то своём. Скорее даже не ругались, внешне выглядело это так, будто женщина недовольно высказывалась и попрекала мужчину, а он больше молчал и иногда отвечал ей. Ответы его были весьма коротки и, судя по всему, столь же просты и незамысловаты. Со стороны казалось, что слова его были словно удары молота – вылетали резко, чётко, с равными интервалами времени. Казалось, высказываемая мысль забивалась словами словно молотом.