Но болезненная мнительность, угнетавшая ее последнее время, не давала покоя: что-то часто тянет историчку к директору. "Ну, часто! - спросила она со своими жалкими подозрениями. - И пускай. Мне-то что?"
Однако странно, почему историчка то и дело заботливо осведомлялась:
- Как здоровье, Ольга Денисовна? Склероз лечите? Виктор Иванович переживает.
- Переживает? А может, и вас мое здоровье волнует?
Ольга Денисовна всем существом, почти физически ощущала фальшивость забот Марьи Петровны.
Она не могла удержать насмешки. Напрасно. Полненькое, немного уже тяжелеющее, но моложавое лицо исторички вспыхивало, казалось, тронь спичкой - зажжется.
- Озлобленная наша Ольга Денисовна, - делилась историчка с директором.
- Ну? - хмуро спрашивал он.
- Жизнь на исходе. Эгоизм старческий изо всех сил за жизнь цепляется, а она на исходе... Отсюда и злобится.
- Не петляйте, Марья Петровна. Выкладывайте.
- Ах, язык не поворачивается. А с прежним руководством как дружила! Ах, Виктор Иванович, зачем я вас только расстроила? Что мне со своей откровенностью делать?
- Пустяки! - обрывал директор, не поняв до конца, но учуяв нелестное для себя в намеках болтливой Марьи Петровны.
Заноза в сердце осталась. Чем дальше - больней. С каждым днем нелюбовь его к Ольге Денисовне росла.
А ну ее к черту! В самом деле пора ей на печку. Он обдуманно вел свою линию, время от времени уверяемый инспектором Надеждой Романовной, что руководство в курсе. То есть не в курсе подробностей, но важен результат. "Вам понятно, Виктор Иванович?"
Однажды он встретил Ольгу Денисовну в коридоре. Никого не было рядом, он строго спросил:
- Вы исполнили мое поручение?
- Какое поручение? - ужаснулась она.
- Как - какое? - строже нахмурился директор. - Нет, это становится... это... - он не договорил.
Ольга Денисовна давно не ловила на себе его жалеющий взгляд. Должно быть, ему все ясно. Безнадежно. Ольга Денисовна жила с чувством близкой беды. Скоро грянет. Что грянет?
С кем посоветоваться? Товарищи среди учителей есть, и немало. Порядочные, честные, преданные, как она, школе люди, но ее только школа с учителями и объединяла. Она не была компанейским, как говорится, человеком. В гости не ходила, к себе гостей не звала. Разговаривать любила о работе, учениках, литературе и тут становилась красноречива и интересна, а к "светским" разговорам ни вкуса, ни способности. И прочее, бытовое - в каком магазине получено импортное, почем на рынке говядина, кто женится, кто развелся и так далее, - все эти простые житейские вопросы не были ей близки.
Потому некоторые говорили об Ольге Денисовне: не от мира сего, или: в работе передовая, а жить не умеет.
И Ольга Денисовна не знала, с кем посоветоваться. Да и что рассказать? На людях директор ничем ее не попрекнул, был как со всеми. Товарищи еще посмеются: "Ничего нет, Ольга Денисовна, одно воображение ваше".
Между тем она чувствовала его нарастающую враждебность к себе. И не обманывалась.
- Ольга Денисовна! - догнал однажды директор, когда она шла в кабинет литературы и русского языка, где со стен на учительницу и учеников глядели мудрые очи Пушкина, Белинского, Толстого, Достоевского, Чехова... На окнах цветы. В светлых шкафах, изготовленных для школы номер один шефом производственным комбинатом, - книги, пособия, пластинки, диапозитивы, киноаппарат. Телевизор новейшей марки возле доски. Не случайно школа носит первый номер. Оборудована - дай бог столичной.
- Ольга Денисовна! - догнал возле кабинета директор. - Я хотел, гм... да. Хотел вас просить помочь в одном деле. Хотя, гм... пожалуй... - он оборвал себя.
И стоял. И глядел. И она глядела на него, будто ждала приговора.
- Нет, кого-нибудь другою попрошу...
Сказал и оставил ее, как всегда последнее время, прибитой.
Никогда раньше у Ольги Денисовны не дрожали руки. Сейчас раскрывает журнал, а руки дрожат. И голос осел. Она видела, ребята не узнают ее голоса и в удивлении глядят на нее. И даже, казалось, реже обращаются с вопросами, как будто теряют к ней интерес.
И вдруг - и это было не воображаемое, а действительное, на самом деле, - вдруг она забыла название статьи Добролюбова, с которой хотела сегодня познакомить ребят. Забыла. Начисто. Забыла имя Добролюбова.
Это продолжалось несколько секунд, наверное, не дольше минуты, когда горло заперла спазма, не дохнуть. Огромным усилием воли Ольга Денисовна взяла себя в руки, вспомнила название статьи и сносно провела урок.
А затем и - это уже, конечно, истерика в результате бессонных ночей пришла в кабинет директора. Он как будто ее поджидал.
- Садитесь, Ольга Денисовна! Я давно хотел поговорить с вами, давно замечаю. Что поделаешь, Ольга Денисовна!
Все-таки, должно быть, он человечный, как сочувствует, как приветливо встретил!
Он разжалобил ее своими участливыми словами и тоном. Она всегда была чувствительна, разжалобить ее не стоило ничего: поговори только ласково.
- Не знаю, что и делать... - снова осипнув от подступивших слез, начала она.
- Да, я вижу, все видят, - подхватил Виктор Иванович. - Возрастная болезнь, Ольга Денисовна, никого не минует. Тяжело, понимаю, весьма тяжело. Но школа... общество... требуют...
Он что-то лепетал, бормотал, бегал глазами, а она все не догадывалась, куда он гнет. Все еще слышала в его лепетании участие и ожидала совета.
- Посоветуйте, Виктор Иванович. Может быть, к врачу обратиться? И сплю я плохо... Что делать?
- Ольга Денисовна, какой в вашем положении вы можете совет ожидать? Наше государство гуманно. Ведь не будете вы спорить, что закон о пенсии есть прекрасное свидетельство гуманности нашего советского общества, нашей заботы о старости?
Так в темноватом, неуютном кабинете директора впервые было произнесено слово п е н с и я.
5
В этом году школьные занятия после каникул начинались в первый день недели - понедельник.
Утренний город похож был на движущийся сад или какое-то театральное действие. Из подъездов и калиток выходили девочки в белых фартучках и мальчики с белыми подворотничками. И несли цветы. Лиловые астры, царственные, будто отлитые из воска гладиолусы, бордовые гвоздики, осенние розы застенчивых скромных окрасок.
