Покалывание исчезло к вечеру, и Мика и думать забыла о нем.

Как и о предложении, которое сделал ей Ральф, едва они уселись в «Фольксваген Пассат».

– У вас есть друг, liebe фройляйн Полина? – спросил он, глядя перед собой.

– Ну какая же я фройляйн, Ральф, не смешите! И вообще… Можете звать меня Микой.

Худощавый, невысокий, с растерянным лицом ребенка, застывшего перед экраном в ожидании девятичасовых новостей, Ральф не таил в себе никаких опасностей и уже поэтому был симпатичен Мике. «Liebe фройляйн» каждый раз выползало из его рта с натужным скрипом, так почему бы не упростить отношения? Никаких препятствий к этому нет.

– Мика?

– Точно. Все близкие люди зовут меня так.

Мика лукавила. Уже давно никто не звал ее так. Те, кто мог бы, давно умерли или хуже мертвых. «Хуже мертвых», безусловно, относится к Ваське, в их отношениях нет ничего живого, ничего сердечного, между ними тот самый холод стекла, о котором говорил Ральф.

– … Вы приглашаете меня войти в круг близких вам людей? —

Мика даже поморщилась, так пафосно это прозвучало.

– Ну… Что-то вроде того.

Неожиданное известие обрадовало Ральфа, оно было сродни выигрышу в лотерею мопеда, новенького, блестящего, со стилизованным изображением Мирового Червя на корпусе. Хотя зачем Ральфу мопед, ведь у него уже есть автомобиль?

– Означает ли это, что могли бы сблизиться еще больше? Со временем, – тут же поправился Ральф.

– Еще больше? Это как? – включила дурочку Мика.

– Как могут быть близки… мужчина и женщина.

Вот он, прагматичный немецкий подход. Если сейчас Мика скажет «да», или «может быть», или «этого не может быть в принципе, хотя…», Ральф приложит все усилия, задействует все резервы, не остановится ни перед какими затратами, чтобы завоевать Мику. В противном случае он и пальцем не пошевельнет.

– Как мужчина и женщина? Вряд ли.

– «Вряд ли» значит «нет»?

– Именно. Категорическое и решительное «нет».

– Я глупец. Я должен был сначала спросить вас, не занято ли ваше сердце.

И Солнцеликий в свое время интересовался чем-то подобным. Тогда Мика сказала ему правду, она могла бы сказать ее и сейчас. Ее сердце не занято и никогда не будет занято. В нем всегда будет темно, как в Васькиной кладовке. На что втайне надеется Мика? На то, что Ваську привлечет темень и она, рано или поздно, спутает двери и просочится внутрь Микиного сердца и, ни о чем не подозревая, разложит там весь свой немудреный сверкающий мир. А Мика р-раз – и захлопнет дверь. Запрет ее на замок —

попалась, сестренка!

– Мое сердце не занято, Ральф. Но это не означает, что оно свободно.

– Русские… Почему они такие сложные? – Ральф предпринимает титанические усилия, чтобы понять Мику.

– Ничего сложного.

– Мы забыли купить рыбу, – способность Ральфа перескакивать с темы на тему удивительна.

– Мы не забыли купить рыбу. Мы будем готовить мясо.

– Мы? Вы позволите мне присутствовать при этом… этом действе? – Ральф цепляется за любое Микино слово зубами, с ним надо держать ухо востро.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Кухня требует сосредоточенности, и поэтому вы не любите, чтобы вам мешали.

– Да.

– Поэтому вы никого не хотите подпускать к своим кастрюлькам…

– Да.

– Поэтому вы никому не позволяете заглядывать в них…

– Да.

– Выходите за меня замуж, liebe фр… Мика.

Так и есть. Первые впечатления от близкого знакомства с Ральфом Норбе, адептом грибов-галлюциногенов, оказались верными: с ним надо держать ухо востро. Он попытался усыпить Мику ее же собственным, монотонным, как дождь, «да». И выудить из нее еще одно «да», подтащить его к себе на обрывке дождевой струи. Напрасный труд, симпатяга Ральф, – улица полна солнца, в небе ни облачка, и, по прогнозам синоптиков, в ближайшие сутки не предвидится никакого дождя.

– Нет.

– Нет?

– Я не выйду за вас замуж. Нет.

Ральф нисколько не расстроен, он слегка порозовел, расслабился и, кажется, вздохнул с облегчением; сидение перед телевизором в семилетнем возрасте не прошло даром, стеклянный экран все еще при нем. Стеклянный экран все еще отделяет Ральфа от женщин, от всех женщин, даже Мика, которая (как известно) не такая, как все, – даже Мика не является исключением. По здравом размышлении зачем ему вообще избавляться от стекла? Возможно, Ральф ошибся в определении, и оно не холодное, на его поверхности господствует умеренный климат и проложены тенистые кокаиновые дорожки. По их обочинам, то здесь, то там, обнаруживаются веселенькие шляпки грибов-галлюциногенов – вот и повод перестать, наконец, дурить и заняться международными грибными перевозками.

И логистикой.

В этом случае Ральфа ждет хотя бы призрачная надежда на успех. А в случае с Микой (и со всеми другими женщинами тоже) нет даже надежды.

– Вы всем делаете предложения, Ральф? И той девушке в офисе?..

– Та девушка в офисе просто шлюха. Вы были совершенно правы.

– А вдруг и я окажусь шлюхой?

Мика первая готова рассмеяться своим словам: какая же она шлюха в самом деле, у нее и мужчины-то никогда не было! Как ни странно, Мика совершенно от этого не страдает.

– Вы шлюхой? – Ральф делает то, чего не сделала Мика: он смеется. – Девушка, которая так готовит, не может быть шлюхой.

– Вы правы. Вы меня поймали, Ральф.

Если кто и пойман – так это Ральф, а совсем не Мика. И не он один; есть еще Клаус-Мария, есть еще Йошка с Себастьеном. Мика изловила их всех – на живца. На живцов, тушенных в луке и перце, натертых фенхелем и шафраном, напичканных зеленью. Неожиданно открывшийся дар сделал ее почти всесильной, и это нравится Мике.

Очень нравится.

…Ее двадцатичетырехлетие ознаменовалось открытием ресторанчика «Ноль за поведение». Учредители: Клаус-Мария Шенке – Себастьен Фибелер – Йошка Плауманн – Ральф Норбе. Пятой в списке могла оказаться Мика, она могла бы стать даже первой, – если бы захотела. Но Мику вполне устраивает ее нынешнее положение – шеф-повара «Ноля».

Вряд ли название придумал кто-то из четверки. Оно подсмотрено, или подслушано, или украдено где-то на стороне, но при этом достаточно точно характеризует прошлое владельцев: и отставной церковный прелюбодей Клаус-Мария, и разнузданные гомосексуалисты Йошка с Себастьеном, и наркуша Ральф ничего, кроме ноля, не заслуживают.

Ресторанная идея витала в воздухе уже давно, едва ли не со времен первого гастрономического консилиума в кабинете Клауса-Марии. Разночтения вызывала лишь направленность будущей точки общепита: Йошка с Себастьеном предложили устроить нечто вроде гей-клуба с кухней (таким образом мы получим устойчивый, мобильный и платежеспособный контингент); Клаус-Мария предложил устроить нечто вроде кухни с преподаванием основ лютеранства и песнопениями по воскресеньям (таким образом мы получим устойчивый, тянущийся к богу и респектабельный контингент). Ральф обвинил товарищей в сектантстве и предложил совместить обе идеи, хотя…

решать, как вы понимаете, будем не мы, а liebe фройляйн Полина.

Liebe фройляйн все равно, но крайностей хотелось бы избежать – так Мика и заявила. Засилье гомиков – крайность, песнопения – крайность, имеет ли смысл остановиться на варианте самого обычного ресторанчика, где главное – хорошее меню?

Да.

В вашем случае меню не просто хорошее, оно будет отличным. Выдающимся. Единственным в своем роде – таков был общий вывод, и Мика согласилась с ним, скромно потупив глаза.

«Ноль за поведение» возник на месте бывшего гастронома площадью в сто пятьдесят квадратных метров, по четной стороне Каменноостровского, рядом с Австрийской площадью, в двух кварталах от «Ленфильма». Соседство «Ленфильма» ничего не значит – никто из немецкой четверки не увлекается кино. Никто из людей, работающих на «Ленфильме», не заходит в «Ноль за поведение». Лишь однажды сюда забрел на чашку кофе непуганый кинокритик, заявивший, что ожидал большего от интерьера заведения. Ведь его имя полностью дублирует название одного из самых выдающихся фильмов мирового кинематографа, снятого то ли в начале, то ли в конце тридцатых, если нужно – он может уточнить по кинословарю.