– Скачи, черт тебя дери! Живо! – заорал Аскольд, и они подорвались с места, сами подобно выпущенным из огромного тугого лука стрелам.

И в воздухе свистели стремительные убийцы, кто-то кричал на смешанном языке, и в след путникам неслись отборнейшие проклятья. Одна стрела клюнула навьюченные возле седла сумки мечника, другая чиркнула оперением по гитаре, оставив глубокую царапину, но двое друзей унеслись вперед целыми и невредимыми, разве что Осверин запыхался.

Перейдя с галопа на рысь, Аскольд наклонился в седле и вытащил торчащую из поклажи музыканта стрелу. Оперение было хорошим, но необычным, а острие наконечника недобро поблескивало зеленцой. Воин задумчиво понюхал его.

– Отравленная, – хмыкнул он. – А стреляют посредственно, дилетанты.

Менестрель глянул на него с уважением. Он как-то успел забыть, что его спутника всю осознанную и неосознанную жизнь натаскивали как раз на это, да еще на стратегию, тактику, политику, дипломатию… Классическое образование же.

Отдышавшись, он кинулся проверять сохранность своей гитары. Инструмент не пострадал, и только тогда Осверин вопросительно оглянулся назад, туда, где остались неудачливые разбойники.

– И что за гха'рт это был?

Мечник равнодушно пожал плечами.

– Скорее всего, обыкновенное ворье. Грабят всех, кто подвернется, пока кто-нибудь не ограбит их или не пошлет отряд в эти места, – он не покосился на стрелу и не выдал свои мысли ни единым жестом, продолжая выглядеть абсолютно невозмутимо, но менестрель все равно продолжал со скептическим прищуром смотреть на него.

– Что, с отравленными стрелами?

– Это Поющий лес. Тут и не такое бывает.

И до конца дня им никто больше не встретился, ни зверь, ни человек. С наступлением темноты двое путников выбрали место для привала, развели костер и поужинали, а ужин запили славным вином.

Осверин взялся за гитару. Нежно тронул струны, словно здороваясь, любовно погладил по грифу, и только дослушав тихое дрожание последней ноты до конца взял первый аккорд. Музыка струилась под его пальцами, одновременно окружала мягким одеялом и была сосредоточена где-то между руками и грудью менестреля. Музыка звучала мерным дыханием, там, на опушке древнего колдовского леса, и звезды, и травы, и быстрые ночные облака, казалось, тоже слушали ее, затаив дыхание.

Аскольд, согретый уютным светом костра, умиротворенный после нападения едой и вином, теперь разомлел под пение стальных струн под проворными пальцами друга. Закрыл глаза, и перед его внутренним взглядом вставали картины прошлого и туманные образы грядущего, и бесконечная дорога, расстилавшаяся перед ним, казалась серой лентой, единственно верной картой, подчиняющей себе всю его жизнь. О, как хорошо было знать о завтрашнем дне лишь линию горизонта и россыпь звезд! От этого пьянящего чувства внутри поселилось ощущение невероятной легкости, которую не страшат ни опасности, ни тяготы пути. И оставлять позади вчерашний день было так удивительно спокойно – как разменивать лиги тракта, петляющего среди холмов. И весь мир принадлежал ему.

– Аскольд, – негромко позвал его Осверин, не отнимая пальцев от струн. – Аскольд!

Мечник открыл глаза и сощурился от света едва теплющегося костра.

– Что?

Менестрель стрельнул глазами куда-то в сторону дороги, которую они оставили.

– Там кто-то бродит.

– Ну и пусть себе проезжает мимо, – отозвался Аскольд. – Нам-то что.

– Нет, он не проедет. Я же говорю, бродит – туда-сюда, туда-сюда, и без света, – ровно сказал он, не обрывая мелодии и снова повторяя куплет.

Сон еще несколько мгновений не оставлял мечника, но он все равно приподнялся на локте и принялся пристально разглядывать линию, которая должна была быть темной дорогой. Там и впрямь кто-то ходил, словно выжидал чего-то, что должно было появиться со стороны леса.

– Чего можно ждать из Поющего леса глухой ночью? – почему-то прошептал Осверин, наклоняясь к мечнику.

Тот тряхнул головой, не зная ответа. И одним плавным движением, какое под силу только тому, кто не один год провел в поединках и в седле, поднялся с земли, но не распрямился, а так и замер, согнувшись.

Как-то сами собой стихли, словно растворились в ночи, гитарные переборы. Почти погас костерок.

Осверин не отводил глаз от друга, а тот быстро и бесшумно подобрал их пожитки и скупым жестом позвал менестреля к лошадям. Предельно тихо, спокойно, без суеты и как можно более незаметно собрались путники и, укрывшись в тени деревьев, сели в седла.

– Огонь, – едва слышно произнес Аскольд, кивая на опушку.

–– Сигнал? Знак? – так же тихо спросил менестрель.

– Не знаю.

– А хочется узнать?

Они переглянулись, читая ответ на лицах друг друга, и одинаково бесшумно, как безмолвные неживые тени, двинулись на свет. Старались еще не терять из виду фигуру с дороги – она, немного помедлив, тоже двинулась на свет, но не слишком-то таилась, пробираясь сквозь заросли и траву.

Каким-то чудом оставаясь невидимыми, друзья въехали в лес.

По обе стороны от них то вспыхивали, то тускнели изумрудные огоньки, словно глаза, вот только не всегда возникали по парам, как подобает всем нормальным глазам. Тьма под сенью деревьев казалась прямо-таки физически ощутимой материей, и Осверин даже украдкой потрогал воздух раскрытой ладонью, хотя и понимал, что ничего особенного не почувствует.

О странностях этого места говорили от края до края Обитаемых Земель, и путники в глубине души разрывались между дьявольски азартным любопытством и вовсе не беспочвенным страхом. Но впереди мелькал сигнальный огонек, дорога была совсем рядом, рукой подать, а потому у них и мысли не возникло повернуть назад. Приятный мандраж окончательно прогнал сон.

Следуя на свет, уже через лучину, не больше, они оказались на краю крохотной полянки. Тени, навскидку – человеческие, бродили по ней. А пришедшего, скользнувшего в круг света от костра, приветствовали радостными возгласами. Ждали товарища, ему же подавали знак… Вот только что за народ будет глухими ночами красться по опушке Поющего леса?..

Осверин тихонько потянул друга за рукав.

– И чего ради… – спросил было он одними губами, но так и не закончил фразу: ахнул, прерываясь на полуслове.

Аскольд шикнул на него, не повернув головы.

На полянке, среди этих ночных людей, сидела на земле привязанная к дереву девушка. И смотрела на мечника и менестреля. В упор.

Одежда ее то ли разорвалась, то ли была разорвана чьими-то загребущими руками, волосы разметались по плечам, а веревка опутывала ее вместе со стволом так, словно это был неистовствующий берсерк, а не молодая женщина. Волосы казались черными в тусклом свете костра, глаза – словно угольки на бледной коже. И она выглядела спокойной, самой невозмутимостью, от чего – и от пристального взгляда, словно она видела в темноте не хуже кошки – по коже тянуло холодком.

– Нужно ли вмешаться? Место специфическое, да и, кажется, они стоят друг друга, – осторожно предположил менестрель.

– Похоже на то. Но бесчестность остается бесчестностью в любом уголке мира…

И Аскольд заметил, что диковинные изумрудные огоньки в беспросветной тьме леса в основном кружат ближе к рассевшимся группкой мужикам, вот точь-в-точь волки, сужающие пространство вокруг своей добычи. А на девушку – ноль внимания. Может, невкусная?..

Тут один из ее пленителей выскользнул из общего круга у огня и подошел к ней. Вполголоса сказал что-то, а девушка зашипела в ответ, и тот, плюнув с досады, наотмашь ударил ее по лицу. Она дернулась в сторону, как сломанная кукла, и беззвучно зарыдала: это можно было разглядеть даже с такого расстояния по дрожащим от плача плечам.

И если до этого ни Аскольд, ни Осверин еще сомневались, на чью сторону им встать, то в это мгновение все и решилось. Мечник сверкнул глазами, сжимая зубы.

– Драться? – односложно спросил менестрель.

Аскольд кивнул:

– Я отвлеку их, а ты хватай девушку и лети на дорогу. Если разминемся, то в двух лучинах галопа к западу есть сломанный дуб – жди возле него, – он помедлил немного, проверяя себя. – Сможешь закинуть ее на лошадь?