Впереди вдаль уходили рельсы железной дороги, по которой стремительно нёсся Сапсан. Никогда раньше не был в кабине поезда и даже не мог себе представить, как машинист им управляет. Скорость в двести тридцать километров в час практически не ощущалась, по крайней мере по сравнению с автомобилем. В этот момент я понял, насколько приятно иметь знакомого машиниста. С Лёшей мы были знакомы уже семь лет: встретились, когда я ещё только-только окончил университет.

– Лёша, а какая максимальная скорость у этого поезда? – спросил я, посмотрев в его сторону и отвлёкшись от созерцания пейзажа спереди.

Лёши в кабине не было, что было странно, ведь я, разумеется, не умел управлять поездом, и оставлять меня одного в кабине было по меньшей мере опрометчиво, хотя дорога была прямая и в кабине было столько электроники, что я бы не удивился, узнав, что поезд едет на автопилоте. Вероятно, так и есть, так что для машиниста нет никакой проблемы в том, чтобы отлучиться в туалет.

Сегодня был приятный солнечный день и мимо пролетали зелёные рощи, огороженные от железной дороги таким же зелёным металлическим забором. Мне нравилась скорость, с которой мы ехали, и особенно впечатляла мысль о том, каков на такой скорости импульс у поезда весом в несколько сотен, а может быть, даже и тысячу тонн. Впрочем, несложно подсчитать, знай я точные данные – убийственная мощь.

Я смотрел на две параллельные плавно текущие металлические рельсы, глядя на которые в отрыве от всего остального, вряд ли возможно было понять то, с какой скоростью мы по ним несёмся. Гладкие. Блестящие. Ровные. Где-то вдалеке гудел встречный поезд; если приглядеться, то он был виден километрах в двух впереди. Заманчиво – одно дело, сидя в пассажирском вагоне, сбоку видеть пару секунд проезжающий поезд, и совсем другое – наблюдать, как он стремительно приближается на тебя спереди.

Сердце на мгновение сжалось, чтобы потом бешено забиться в груди, и ноги налились свинцом. Поначалу я даже не мог пошевелиться, но затем всё-таки понял, что нужно было как можно быстрее выйти из кабины и постараться максимально далеко пробежать вглубь поезда. Лишь две параллельные плавно текущие рельсы: не знаю, где встречные пути, но глаза не врали – их не было. Может, их ремонтировали или здесь участок реверсивного движения? Сейчас это, впрочем, имело мало значения.

– Лёша! Лёша! Открой чёртову дверь! Тут поезд! – ломился я из кабины машиниста в закрытую снаружи дверь. – Тут поезд!

Что за бред! Две минуты назад, когда всё было так хорошо, рядом со мной были и квалифицированный машинист, и более или менее привлекательная стюардесса, принёсшая нам по чашке чая. И теперь, когда возникла потенциально аварийная ситуация, я, человек настолько не умеющий управлять поездом, что даже не знающий, где педаль тормоза (педаль ли, может, рычаг или кнопка?), стою посреди запертой небольшой комнатёнки один.

Громкость гудения встречного поезда лавинообразно увеличивалась, и нас отделяло уже метров триста. В этот момент я проникся тщетностью каких-либо действий с моей стороны. Да и Лёша, если даже вдруг впрыгнет в кабину, уже не успеет нас остановить. Ситуация вовсе не была потенциально аварийной – она была фатальной. Наверно, мне не было бы в такой степени страшно, если бы со мной был хоть кто-то, но я был один. Я неоднократно слышал о том, как перед реальной угрозой смерти у людей перед глазами проносится вся жизнь, но я был настолько опустошён, что в голове не было ни единой мысли. Всем телом я ощущал лишь одно – всепоглощающее осознание неотвратимости столкновения и бессмысленность моего нахождения здесь. Ведь если человека сбивает машина, то, по крайней мере, в машине остаётся серьёзная вмятина или, в том случае, если человек падает с крыши, то вмятина остаётся в асфальте, а изувеченные тела жертв вызывают шок в глазах окружающих, надолго откладываясь в их воспоминаниях – так или иначе после человека остаётся хоть что-то, кроме его тела, говорящее о том, что он был. Но здесь, при лобовом столкновении двух поездов, вряд ли имело большое значение содержимое кабины машиниста – вместо меня здесь могло быть плывущее по воздуху семечко одуванчика.

За мгновение до того, как произошёл удар, я попытался разглядеть силуэт машиниста встречного поезда, но не обнаружил в нём никого. Это безумное, не прекращающееся ни на мгновение гудение было настолько сильно, что я сжался, прикрыв уши ладонями.

Открыв глаза, я поначалу не сразу понял, что лежу в кровати. Протянув руку к звонящему телефону, я думал о том, что за козёл звонит мне с самого утра.

– Алло, Андрей Александрович? – в трубке был приятный женский голос.

– Да, здравствуйте.

– У меня для Вас есть уникальное финансовое предложение.

– Какого рода?

– Вы когда-нибудь слышали о рынке форекс?

– До свидания.

Я повесил трубку и ещё пару мгновений пытался обратно уснуть, однако стоящий перед глазами поезд убедил меня в том, что встать и пойти умываться, забыв об этом жутком сне уже через пару мгновений, является лучшей альтернативой. На часах было девять сорок три, и я, пожалуй, был даже рад, что эта тупая овца разбудила меня своим бездарным звонком. Давно пора было встать, но я даже не помнил о том, как выключил с утра будильник, который вечером ставил на восемь.

Надо было заскочить сегодня на работу перед отлётом в Нижний Новгород, и в голове я прокручивал минимальный список вещей, которым я мог бы обойтись во время этой двухдневной командировки. С одной стороны, не хотелось брать с собой тяжёлую сумку – да и глупо было с собой брать избыточное количество вещей – но, с другой стороны, было не менее глупо не взять с собой нужные вещи и испытывать неудобства от их отсутствия, несмотря на то, что можно было бы их и взять. Ладно, главное – не забыть ноутбук, а остальное можно будет при необходимости докупить. В последнее время приходится ездить всё чаще. Если ещё года два назад приходилось вести дела при личной встрече в других городах раза два-три в год, то теперь такие путешествия занимают значительную часть времени, и приходится уезжать из города раза два в месяц. В принципе, это довольно-таки увлекательно: есть возможность посмотреть что-то новое и сменить обстановку. Но порой бывает тяжело, особенно при перелётах со значительной сменой часовых поясов, а выглядеть нужно всегда бодрым и жизнерадостным. Не для того я езжу на встречи, чтобы меня запоминали уставшим человеком.

В квартире ещё не до конца выветрился запах ремонта: в эту тридцатисемиметровую студию я переехал всего три месяца назад. При разводе с женой мы условились на том, что я оставлю ей квартиру, а себе заберу машину. Такой расклад при разделе имущества выглядел для неё весьма удовлетворительным, и с моей стороны, в некоторой степени даже благородным, ведь она не знала о том, что в сейфе у меня лежало четыре миллиона рублей, которые мне удалось скопить за год, после того как неминуемость развода стала очевидной. Пришлось, правда, ещё несколько месяцев пожить в арендованных апартаментах прежде, чем удалось собрать сумму, хватившую на покупку квартиры. Мой полуторагодовалый паджерик, оставшийся после развода, пришлось продать, чтобы сделать ремонт и поскорее въехать в своё новое жилище. Хотя, если говорить откровенно, я искал любую причину избавиться от этого автомобиля: большие высокие машины нравились бывшей жене, и это было единственной причиной, по которой я купил тот автомобиль. Мне он совершенно был не по душе.

Несмотря на то, что под конец совместной жизни у нас часто были скандалы, сам развод прошёл довольно-таки мирно, благо мы не успели завести детей и процесс удалось реализовать без привлечения суда. Тем не менее, на протяжении месяца после решения о разводе мне пришлось методично стараться успокаивать взрывной темперамент супруги для того, чтобы процесс развода был гладким. Не люблю конфликты и всячески стараюсь их избегать, по крайней мере, те, что могли бы опорочить мою репутацию и выставить меня в глазах окружающих мелким человеком. Однако в душе я чувствовал, что развод – это моё личное поражение. Я пытался себя убедить в том, что это правильное решение и нам обоим будет друг без друга лучше. И, несмотря на то, что моя жизнь действительно стала более спокойной оттого, что стало одним человеком меньше, который изо дня в день пытался бы меня выводить из себя, – это определённо было поражение. Необходимо было предпринять какие-либо меры тогда, когда ещё можно было что-то исправить, но я этого не сделал. Не сделал не потому, что не мог, а потому что не хотел.